Он махнул рукой, выражая этим жестом глубочайшее недовольство происходящим и невозможность что-либо изменить.

– Впрочем, вам все это ни к чему… у вас, наверно, есть какие-то вопросы? – хореограф наконец-то решил проявить здравый смысл и, смешно склонив лысеющую голову набок, продемонстрировал полную готовность сотрудничать со следствием.

– Мы всех спрашиваем об их передвижениях в тот день, это простая формальность, вы понимаете, но такие опросы нередко дают результаты. Поэтому, если вас не затруднит, вспомните, пожалуйста, приходили ли вы позавчера в театр, видели ли Пелин?..

– Я, по-моему, не приходил, да, Ниночка? Вот у меня тут расписание… память уже не та, знаете ли… возраст все-таки. Да, вот: у меня был класс, потом перерыв, потом занятия на курсах… нет, в театре я не был, меня там, не очень жалуют, знаете ли. С тех пор как появилась Нелли… не знаю уж, что она там обо мне всем понарассказывала, в общем, я стараюсь там появляться пореже.

– Я просто подумал, что вы могли, например, пойти встретить жену? Дело в том, что никто не знает, ни когда точно Пелин ушла из театра, ни куда пошла, ни с кем. Никто ее не видел, никто ничего не слышал, а это странно, вы не находите? – Кемаль любил иногда поделиться с потенциальными свидетелями своими проблемами, это льстило им и подчас превращало из противников или равнодушных в союзников.

– Как никто не видел?! А Эрол? Они же вместе ушли! – необдуманно проявила излишнюю осведомленность Нина.

– О, вам уже сообщили! – понимающе закивал и заулыбался Кемаль. – Вас же не было, когда это выяснилось, правильно? От вас ничего не скроешь!

– Конечно, – радуясь, что ее оплошность, похоже, не нанесет ей вреда, приторно и почти кокетливо пропела Нина, – у нас в театре вообще ничего не скроешь, чтоб вы знали! Только если кто-то очень старается что-то скрыть… да и то!

– Например?

– Ну, вот Пелин хотела же уйти незаметно, правильно? И ушла. Если бы Эрол не признался, никто бы и не узнал, когда она вышла. Может, он вообще врет, как вы думаете?

– Его показания мы проверим, разумеется. Кто-нибудь что-нибудь непременно видел, не беспокойтесь. У нас все-таки профессионалы работают.

– О, я не сомневаюсь! Но в такую погоду никто ни на кого не смотрит и ничего не видит. Я вот еле дошла под зонтом, спросите, кого я видела, ничего не скажу! Только под ноги и смотришь да чтобы зонт не вывернулся…

Зонт, подумал Кемаль.

Профессионалы, черт их побери! Какие они профессионалы, спрашивается, если сразу не заметили такой простой вещи?

У убитой девушки не было зонта.

Ни в сумке, ни рядом в подъезде никакого зонта не было. Между тем, если бы она пробежала хоть десять метров под таким дождем, который почти без перерывов льет уже дней пять, ее серый плащ и капюшон были бы совсем мокрыми, и это было бы отмечено в протоколе. Опять же, если бы она пробежала всего десять метров, то бежала бы она их от чьей-то машины, а не от автобусной остановки. К тому же принц Эрол сказал, что они-то выбежали из театра, спрятавшись под зонтом. Чей это был зонт? Его или ее? Если его, то где был ее собственный? Забыла в театре? Глупости, в такую погоду никто в Измире зонт не забывает.

Или она пришла под одним зонтом с убийцей? И он ушел под этим же зонтом? Чей это был зонт – его или ее?

– Огромное вам спасибо, – от души сказал Кемаль, – извините, что оторвал вас от работы. Мне нужно вернуться в театр, и поскольку вы сообщили все, что могли… нет-нет, спасибо, не надо мне чая, а то я кого-нибудь упущу.

– Да не упустите, – мадам, похоже, огорчилась, что он поднялся, словно тем самым поставил под сомнение полезность дальнейших разговоров с ними, – там теперь все до самого вечера проторчат. Ничего же не готово, как так можно?! Их ждет полный провал, вот увидите! А провал «Лебединого» – это, знаете ли…

– Простите, пожалуйста, – в дверь, одновременно слегка постучав, заглянула Мельтем, и по ее лицу и недовольно поджатым губам было видно, что она прекрасно слышала последнюю реплику Нины. Впрочем, пианистка говорила, не понижая голоса, а когда речь заходила о многострадальном спектакле, так и вовсе на повышенных тонах. Таким же тоном, подумал Кемаль, она говорит обо всем, что так или иначе связано с сексом, или, в ее понимании, с безнравственностью. Возраст дает себя знать или это для нее всегда было табу?

– Если я вам больше не нужна, я пойду в театр, мужа подожду, – полувопросительно произнесла Мельтем. – Девочек я отпустила, от них все равно больше толку никакого, устали очень.

– Я тоже в театр, – сказал Кемаль.

– Вы на машине? – засуетилась Нина. – Если да, может, вы и нас подвезете? Мне там еще кое-что нужно в бухгалтерии… и Нелли… да, Эльдар? А оттуда уже домой?

«Скучно бедняге, – почти с сочувствием подумал Кемаль, – ах как скучно, ни перед чем не остановится! И ведь образованная женщина, всю жизнь в музыке, в балете, а по духу – как те бабки, что на лавочках сидят и сплетничают о прохожих. Получается: что торговка на рынке, что пианистка – разницы никакой. И что ей за интерес снова тащиться в театр? Или есть интерес? Ладно, посмотрим…»

Шитые белыми нитками маневры Нины не понравились никому, однако Мельтем, улыбнувшись послаще, пропустила ее на переднее сиденье, а Эльдар хоть и не выразил явного недовольства, но дал понять всем своим видом, что у этих женщин семь пятниц на неделе и никогда не знаешь, что им придет в голову и куда придется за ними следовать. Однако ехать в театр не отказался и сел в машину рядом с Мельтем. Кемаль с интересом понаблюдал, как эти двое картинно и наигранно уступали друг другу лучшее место, вместо того чтобы быстро спрятаться в машине от не утихающего ливня, и почти поплыл по лужам к зданию театра.

– Покажите мне, пожалуйста, где Пелин оставляла свои вещи, – попросил он Мельтем, когда они оказались в наполненном дымом, суетой и музыкой закулисье. Что поделаешь, лучше поздно, чем никогда; в конце концов, он только сегодня узнал, что она где-то оставила куртку, хотя мог бы и сообразить, что артисты держат какие-то свои вещи в театре или там, где репетируют. Может, и зонт обнаружится?

Но зонта не было. В крошечном шкафчике лежали пуанты, валялось кое-как брошенное трико, висела действительно яркая и заметная белая куртка, было еще много каких-то женских мелочей, но зонта среди них не было.

– Вы случайно не помните, какой у нее был зонт? – обратился Кемаль к Мельтем и заинтересованно столпившимся вокруг артистам. Их было немного, они тяжело дышали, видимо, только освободившись от репетиции, и принца среди них не было.

Может, оно и к лучшему. Может, вообще не стоит пока привлекать ничье внимание к этому зонту, особенно тех, кто метит в главные действующие лица. А может, зонт или его отсутствие ничего не значат или значат что-то безобидное, уговаривал сам себя Кемаль, но уже чувствовал, что не успокоится, пока не выяснит все про этот зонт, чувствовал, что это важно, и, как всегда, боялся поверить своей интуиции, полагая, что никакой интуиции нет и быть не может.