от своих обещаний… Кстати, Берта просто обязана нанести перед свадьбой визит своему крестному, так оно принято.

И назавтра все трое – мать, отец и дочь – нанесли официальный визит дяде в его магазине, который занимал подземный и цокольный этажи монументального дома на улице Энгиен.

Въезд загораживали фургоны. В крытом дворе грузчики паковали и заколачивали ящики; из широких окон магазина можно было разглядеть груды товаров: сушеные овощи, рулоны шелка, канцелярские принадлежности, различные масла – словом, все, что было заказано клиентами для доставки на дом, да еще множество вещей, что закупались впрок, в момент снижения цен. Там же стоял и Башляр, с большим красным носом и мутными после вчерашнего кутежа глазами; впрочем, несмотря на похмелье, соображал он быстро и безошибочно: если нужно было заняться бухгалтерией, ему никогда не изменяли врожденное деловое чутье и расчетливость опытного торгаша.

– Ах, это вы… – кисло буркнул он и провел гостей в свой маленький кабинет, откуда мог следить через окно за рабочими во дворе.

– Я привезла к тебе Берту, – объявила госпожа Жоссеран. – Она ведь знает, чем обязана тебе.

Девушка поцеловала дядю и, заметив, что мать подмигнула ей, вышла во дворик, якобы интересуясь товарами, а госпожа Жоссеран решительно приступила к главному вопросу:

– Послушай, Нарсис, мне нужно обсудить с тобой одно важное дело… Я рассчитывала на твое доброе сердце, на твои обещания и обязалась дать за Бертой пятьдесят тысяч франков приданого. Если я их не выплачу, свадьба расстроится и наша семья станет посмешищем – вот какова ситуация. Ты не можешь оставить нас в таком отчаянном положении.

Однако у Башляра забегали глаза, и он пробормотал, прикинувшись мертвецки пьяным:

– Как?! Что ты там наобещала?.. Обещать нельзя… некрасиво это – обещать…

И он стал плакаться на бедность. Вот, изволите ли видеть, он закупил целую партию конского волоса по сниженной цене, надеясь, что этот товар вздорожает, а тот возьми да и подешевей, и теперь ему приходится продавать его себе в убыток.

Он вскочил, открыл свои бухгалтерские книги, начал совать сестре счета. Это же чистое разорение!

– Ах, оставьте, – перебил его наконец Жоссеран. – Мне известны ваши дела; вы прекрасно зарабатываете и давно разбогатели бы, если бы не транжирили свои деньги… Лично я ничего у вас не прошу. Это была инициатива Элеоноры. Но позвольте сказать вам, Башляр, что вы злоупотребили нашим отношением к вам. Пятнадцать лет подряд каждую субботу я приходил сюда, чтобы приводить в порядок вашу бухгалтерию, и вы неизменно обещали мне…

Дядюшка прервал его на полуслове, ударив себя в грудь:

– Я? Обещал? Да это невозможно!.. Нет-нет, дайте мне время, и вы увидите… Я терпеть не могу, когда у меня просят, раздражаюсь, буквально заболеваю от этого! Но вы убедитесь, когда-нибудь вы убедитесь!..

Госпоже Жоссеран так и не удалось хоть что-нибудь вытянуть из него. Он горячо пожимал им руки, всхлипывал, говорил о своей душе, о любви к их семейству, умолял больше не мучить его, клялся всеми святыми, что они ни о чем не пожалеют: он помнит о своем долге перед родней, выполнит все свои обещания. Пройдет время, и Берта узнает, какое доброе сердце у ее дядюшки. Потом спросил совсем другим, деловым тоном:

– А что же с той страховкой, с теми пятьюдесятью тысячами, которые вы оформляли на девочку?

Госпожа Жоссеран пожала плечами:

– Да она уже четырнадцать лет как аннулирована. После четвертого взноса мы тебе двадцать раз напоминали, что не можем платить две тысячи франков в год.

– Ну это пустяки, – пробормотал дядюшка, хитро подмигивая. – Мы еще обсудим это в кругу семьи, а что касается выплаты приданого, тут можно и повременить… Приданое никогда не выплачивают сразу.

Жоссеран встал, возмущенный до глубины души:

– Как?! И это все, что вы можете нам сказать?!

Но дядя тут же нашел другую лазейку, сославшись на обычаи:

– Я хочу сказать: приданое никогда не выплачивают целиком, слышите вы? Дают задаток или ренту. Да возьмите хоть самого господина Вабра… И разве папаша Башляр целиком выплатил вам приданое Элеоноры? Нет, верно ведь? Свои денежки надо держать при себе, под спудом, черт возьми!

– Вы что же, советуете мне пойти на такую мерзость? – вскричал Жоссеран. – Солгать, состряпать фальшивый полис этой страховки?..

Но тут его остановила жена. Идея, подсказанная братом, заставила ее призадуматься. Она даже удивилась, как это не пришло в голову ей самой.

– Господи, ну что ты так разошелся, друг мой! Нарсис вовсе не заставляет тебя идти на жульничество.

– Разумеется! – проворчал дядюшка. – Просто не нужно показывать им документы. Главное – выиграть время, – продолжал он. – Посули жениху приданое, а мы его отдадим несколько позже.

Но тут совесть честного человека заставила Жоссерана дать им бешеный отпор. Нет, он отказывается, он не желает рисковать еще раз, пускаясь на такие аферы! Они всегда злоупотребляли его уступчивостью, вынуждая проделывать то, от чего он потом просто заболевал, настолько ему были отвратительны их махинации. Так вот: раз он не может дать за Бертой приданое, нечего тогда и обещать!

Башляр подошел к окну и начал постукивать по стеклу, насвистывая военный марш, словно в знак презрения к подобной щепетильности. Госпожа Жоссеран выслушала мужа, смертельно побледнев от еле сдерживаемого гнева, и внезапно взорвалась:

– Ну что ж, сударь, значит, свадьба состоится на таких условиях, делать нечего… Ибо это последний шанс для моей дочери. И я скорее дам руку себе отсечь, чем позволю расстроить ее брак. Тем хуже для других! В конце концов, когда людей загоняют в угол, они способны на все!

– Похоже, вы готовы даже на убийство, мадам, лишь бы выдать замуж свою дочь?

Госпожа Жоссеран встала и величественно выпрямилась.

– Да! – яростно выкрикнула она.

И сопроводила это слово зловещей улыбкой. Дядюшка счел своим долгом утихомирить скандал. Ну к чему им ссориться?! Не лучше ли договориться полюбовно? В результате Жоссеран, еще не остывший от возмущения, растерянный и обессиленный, согласился-таки обсудить дело с Дюверье, от которого, по уверениям госпожи Жоссеран, все и зависело.

Дядюшка помог только в одном: чтобы застать Дюверье в хорошем настроении, он посоветовал зятю обсудить с ним этот вопрос в таком месте, где тот ни в чем не сможет ему отказать.

– Но это должна быть короткая деловая встреча, – объявил Жоссеран, еще пытавшийся кое-как сохранить лицо. – И я вам твердо заявляю, что не дам никаких пустых обязательств.

– Ну разумеется, разумеется! – ответил Башляр. – Элеонора не просит у вас ничего, что могло бы обесчестить семью.

Тут в кабинет вернулась Берта. Она увидела во дворе коробки с цукатами и, ластясь к дядюшке, попыталась выманить у него одну. Однако Башляр уже оправился от смятения и возразил: это невозможно, коробки идут строгим счетом, их нынче же вечером отправят в Санкт-Петербург. С этими словами он потихоньку подталкивал их к выходу, хотя его сестра, пораженная размахом торговли огромного магазина, битком набитого всевозможными товарами, медлила, терзаясь завистью от мысли, что такие сокровища принадлежат человеку без чести и совести, и горько размышляя о бесполезной порядочности своего супруга.

– Значит, так: завтра вечером, часам к девяти, в кафе «Мюлуз», – сказал Башляр, выйдя на улицу и пожав руку Жоссерану.

И как раз назавтра Октав и Трюбло, которые поужинали вдвоем перед тем, как отправиться к Клариссе, любовнице Дюверье, зашли в «Мюлуз», чтобы не являться к ней слишком рано, хотя она жила на улице Серизе, у черта на рогах. Часы только что пробили восемь. Еще с порога они услыхали шум скандала в глубине помещения, в отдельном зале, и заглянули туда. Там сидел Башляр, уже порядком захмелевший; грузный, багроволицый старик сцепился с каким-то тщедушным господином, бледным и разъяренным.

– Вы снова плюнули в мою кружку! – орал он во всю глотку. – Я этого не потерплю!

– Оставьте меня в покое, слышите? Или я надаю вам оплеух! – пищал тщедушный человечек, привстав на цыпочки.

Услышав это, Башляр заорал еще