Каша с медом симпатий не вызывала. Софья ее в Дьяково-то никогда так не ела. Фу! Сахар она в кашу могла положить, но не мед. Лучше уж тогда молочка налить…

В Дьяково все знали о ее привычках, но тут она чужая. А остальное?

Ветчина выглядела аппетитно, но мясо? На ночь? Равно, как и сыр, яйца… а тут что? Кисель?

Фу!

Последний продукт Софья ненавидела всеми фибрами души. Сбитень полюбила, квас здесь был выше всяких похвал, а вот кисель… не срослось!

Да и кушать особенно не хотелось. Переживания напрочь отбивали у девушки весь аппетит. Вот в прежней жизни Софья могла смести вагон с плюшками, когда нервничала. В этой же… ее реально тошнило от переживаний. Да и вообще – все тяжелое, жирное, сладкое – на ночь?

Сейчас бы простоквашки. И ягод. Простых, без всего. В крайнем случае – печеных яблочек. Это Софья съела бы. А остальное…

Не хочется – ну и не надо!

Поднос был отодвинут в сторону – вдруг ночью нападет жор, и девушка принялась готовиться ко сну. Протерлась влажным полотенцем, подумав, что надо себе будет обеспечить банные процедуры. Надела длинную ночную рубашку, подумала – и переоделась наново. Хоть постоянно она здесь и не жила, но кое-какие вещи были. Например, комплект – рубашка-шаровары, сшитый из тонкого льна. Специально, спать в некоторые моменты жизни. Вот не начались бы они от переживаний…

Одежда была выкинута за дверь, слугам. Пусть разберутся.

Теперь помолиться и спать…

Но почему словно струна звучит внутри? Словно кто-то дергает за нерв?

Софья честно пролежала почти час, пытаясь заснуть. Безуспешно.

Перевозбужденный событиями разум отказывался расслабляться – и средство было только одно. Работа. Утомить себя до такой степени, чтобы упасть носом в документы и уснуть.

Но ежели тетя узнает…

А ежели нет?

Софья быстро оделась и выскользнула в первую комнату. Там клевали носом две служанки и две ее воспитанницы. Девушка приложила палец к губам.

– Так… Марья, пойдешь со мной. Ты, – палец царевны уткнулся в одну из служанок, похожую на царевну телосложением и цветом волос, – как тебя зовут?

– Лушка, государыня.

– Лукерья, иди в опочивальню, раздевайся и ложись на мое место. Ежели моя тетка заглянет, пусть считает, что это я сплю. Вы двое покараулите. Ясно?

Служанки закивали, у воспитанниц в глазах нарисовался вопрос, но Софья тут же его разрешила:

– Я хочу еще поработать, а тетя Анна, ежели заглянет, спуску мне не даст. А к чему лежать, бока пролеживать, коли не уснешь?

Теперь проявилось и понимание. Лушка послушно направилась в спальню, Марья заняла свое место – на два шага позади Софьи. Оставшиеся девушки всем видом выразили желание послужить на благо родины. И Софья тихонько выглянула из покоев.

Ох рано встает охрана…

А если точнее – спит на посту. Дремали и стрельцы, и казаки… ну, это и понятно. Такой день любого вымотает, это у нее пропеллер в… копчике. Никто и глаз не приоткрыл, когда две тени скользнули прочь, к покоям царевича. В царские Софья соваться не рискнула, а вот к Алексею Алексеевичу – спокойно. А поработать там тоже было над чем. Вон хоть со Строгановым разобраться или почитать письма от иностранных ученых – о русских условиях становилось известно в Европе. И кто ж не захочет приехать на полное обеспечение, да с большим жалованьем, да всего при одном условии? Заниматься любимой работой, при этом обучая не менее трех учеников, которых оплатят из казны?

Так что писали царевичу многие. А еще доносы, челобитные, грамотки от выпускников Школы… Письма в Дьяково переправлять не успевали.

Вот сейчас и почитаем, и отсеем…

Софья удобно устроилась в большом кресле, кивнула Марье.

– Бери себе стопку и начинай. Что я требую – ты знаешь. Грифель слева.

Марья кивнула. Чего ж не знать… поработаем. Спать, конечно, хочется, но царевна бодрствует, а значит, и ей надобно. Конечно, государыня поймет, и спать ее отпустит, но…

Карьеризм у девушек был в крови, а кому не хватало – в тех Софья его тщательно воспитывала. И оказаться полезной государыне для Марьи было важнее, чем выспаться.

Поработаем…

* * *

Яков Федорович Долгоруков ждал.

Да, род Долгоруковых был обширен, силен и богат. А Софья не сообразила сразу приказать схватить их всех. Да и мало ли…

Ну, кричал один дурак, так не все же? И обидного ничего не кричал, просто надо было напугать людей… считай, жертва бунта.

Софья не знала, кто травил отца, Хованский покамест молчал, вот так и вышло, что Яков Федорович остался на свободе. А поскольку был он также стольником царским…

Так в царевнином ужине яд и очутился.

Увы – зря.

Царевна к нему не притронулась, особливо к каше с медом, в которой была его часть, и к киселю. Служанки бы не удержались, но не рядом же с царевниными воспитанницами!

Яков честно ждал несколько часов, понимая, что ежели царевне станет плохо… этот яд не мгновенный, успеют лекаря кликнуть… но все было тихо в Кремле.

Спать легла? Во сне умерла?

Нет, от такой рези в желудке мертвый вскочит!

Значит, не тронула, надо браться за ножи.

Беда в другом – наблюдать за царевниными покоями он не мог. Неоткуда. Не та планировка. А потому и ухода Софьи не заметил.

Равно как и охранники не заметили легкого снотворного в принесенном им кувшине кваса. Не так, чтобы усыпить глубоко. Но погрузить в дрему, которую сильный человек легко одолеет, – вполне. А там возьмут свое и усталость, и нервы…

Потому-то Софье и удалось легко выскользнуть из покоев. И неладного она не заподозрила.

Охрана тоже ничего не подозревала до последнего момента. Пока десяток людей не напал на них.

Казаки умерли первыми, за ними стрельцы.

Вскочили, заметались в покоях служанки, Аксинья, царевнина воспитанница, взметнулась, услышав за дверью голоса, ринулась за занавесь и притихла там мышкой.

Дверь просто выломали – и внутрь ворвались тати. Оставшаяся служанка заметалась, закричала, но мужчины быстро расправились с девушкой, ворвались в царевнину опочивальню, сгоряча прирезали вторую – и в недоумении замерли над трупом.

Царевны не было.

А где она могла быть?

Поздно!

Аксинья не зря воспитывалась у Софьи. Это сейчас ее проскочили, а спустя пять минут… она взглянула из-за драпировки.

Всего два человека, остальные в опочивальне.

И девушка скользнула мышкой в выломанную дверь.

Подвернулась деревяшка под ногой, на стук обернулись тати… но поздно, слишком поздно.