зовут задержанного — утверждал, что он направлялся в Ленинград сам-второй с унтер-офицером Нозебушем.

Сомневаться в этом Чаушев оснований не имел, пока не разглядел как следует, с помощью специалистов, взятое у шпионов снаряжение. Обер-лейтенант нес в своем заплечном мешке батарейки для рации. Нозебуш, нагруженный потяжелее, тащил рацию, но без одной необходимой детали — ключа. Отыскать ключ ни среди вещей, ни в снегу не удалось.

В мешке Нозебуша был кусок сала, но хлеб отсутствовал. Был пистолет, но без патронов.

Чаушев про себя проклинал пулю, которая уложила Нозебуша наповал. Он объяснил бы... А теперь волей-неволей выпытывай у вещей, старайся понять их немой язык. Чаушева учили не поддаваться скороспелым домыслам, и он к тому же очень боялся провалить свое первое серьезное задание. Однако полковник Аверьянов без больших колебаний согласился с ним. Да, очевидно, лазутчиков было трое.

— Можешь заявить обер-лейтенанту, — сказал Аверьянов. — Со всей твердостью.

Беттендорф мучил Чаушева три дня — отрицал, отмалчивался, переводил речь на другое. Аверьянов нервничал, требовал после каждого допроса подробнейшего отчета.

— Хорошо, — сдался наконец Беттендорф. — Но я много не могу сказать. Совершенно правильно, с нами был еще один сотрудник. Это всё.

— Что с ним случилось?

— Видите ли, он отъединился от нас... Разъединился с нами... Как правильнее сказать?

Чаушеву было бы легче с ним, если бы он не обращался так дотошно за консультацией по русскому языку, не козырял своей учебой в трех университетах и вообще был бы попроще. Беттендорф — и это особенно поражает Чаушева — говорит еще на трех языках, кроме русского. По-английски, по-французски, по-итальянски... Вот такой-то человек почему с Гитлером? Вопрос мучил лейтенанта, — он очень уважал образованность.

Кто же третий лазутчик?

— Извините, я не могу сообщить... У каждого есть свой долг. У меня тоже имеется.

Сейчас, просматривая протоколы допросов в папке, Чаушев видит, как обер-лейтенант разводит руками, склонив голову набок. Он оброс, так как бритву заключенному не дают, но выглядит ничуть не старше, — все тот же холеный сорокапятилетний мужчина спортивного сложения.

— О себе я вам рассказываю абсолютно все, — слышит Чаушев, — поскольку мне незачем уже делать секрет... Или делать тайну?

Немец разговорчив, и Чаушев поощряет это — авось как-нибудь проболтается. Нет, о третьем ни звука!

Данные о биографии Беттендорфа накопились в панке обширные. Родился в Риге, по специальности искусствовед. Ни в каких военных школах не был, офицерское звание присвоил росчерком пера сам рейхсминистр Геринг. По его заданию Беттендорф ездил в командировки во Францию, в Бельгию, Голландию и другие оккупированные страны. И теперь вот — в Ленинград...

— Вы называете и это командировкой? — спросил Чаушев. — Несколько странно!

— Совершенно верно, термин не... неудачный, — вежливо соглашается Беттендорф. — Мы заблудились... То есть заблуждались... Впрочем, и то и второе.

Он тихо посмеивается. Чаушева это выводит из себя. Командировка! Понятно, ведь фрицы уже считают город своим. «Он, как спелый плод, сам упадет нам в руки» — так, кажется, заявил недавно фюрер. О Ленинграде!

Обычно, прочитав протокол, обер-лейтенант с готовностью его подписывал. Но слова «шпионская вылазка» ему не понравились. Он запротестовал. Оружие, дескать, было только у студента Нозебуша, убитого, да у третьего коллеги. И то так, на всякий случай... Служебное поручение, если угодно, но не шпионаж, не диверсия.

— Мы не есть преступники, господин лейтенант, — твердит Беттендорф.

Студент Нозебуш тоже искусствовед. В армию призван с пятого курса. Кроме того, как сын ювелира, прекрасно отличает настоящие ценности от подделок. Верно, та же специальность у третьего. Цель заброски Беттендорф ничуть не скрывает.

«Взять на учет музейные и прочие художественные сокровища, выяснив их местонахождение, каковые сведения необходимы эйнзатцштабу прежде, чем в Ленинград войдут германские войска, так как нельзя исключить вероятность фанатического сопротивления советской стороны на отдельных участках, а следовательно, и гибели ценностей от взрывов, пожара и т. п.».

До чего хотелось Чаушеву написать иначе, от себя! Чему же научился фашист в своих трех университетах, если этак, ничуть не смущаясь, подает обыкновенный грабеж!

Удивление временами заглушало в лейтенанте ярость. А Беттендорф как ни в чем не бывало разглагольствовал, пощипывая щетинку на обтянувшемся, остром подбородке.

— Эйнзатцштаб и разведка — это две разницы. Две очень крупные...

— Одна разница! Одна разница бывает! — оборвал Чаушев и стукнул по столу костяшками пальцев.

Потом он выругал себя за вспышку. Дал зарок не раздражаться, не перебивать Беттендорфа. На следующий день терпеливо выслушивал все — даже воспоминания о парижских ресторанах.

— После обеда кофе с ликером, марка Куэнтро. Отличная марка! Советую вам обратить внимание, если вам будет предоставляться случай...

Немец глотал слюну. Чаушев тоже, тайком. Он надеялся вымотать противника, застигнуть врасплох новым, неожиданным вопросом и с ходу вырвать сокрытое. Хотя бы частицу сокрытого, намек на след третьего...

Не раз побывал лейтенант у зенитчиков. Сегодня его потянуло туда из-за оттепели — вдруг вылезло что-нибудь из-под снега!..

Нет, ничего...

Завтра он опять вызовет немца. Снова те же вопросы...

2

Готовясь к допросу, Чаушев тщательно приводил в порядок свой кабинет.

Постель он запихивал в стенной шкаф и туда же отправлял книгу, которую он читал с осени, — «Фрегат „Паллада”» Гончарова. Все в этой книге было не похоже на фронтовой Ленинград, и Чаушев принимал ее малыми порциями, как лекарство, для разрядки.

Те, кого допрашивает Чаушев, не должны видеть его книги. Он прячет и полотенце, зубную щетку, мыльницу, безопасную бритву — вообще все свое, личное.

Каждое утро исчезает с письменного стола Люся Красовская. Правда, она улыбается только ему — Чаушеву. К арестованному фотография повернута оборотной стороной. Но все равно! Чужим нечего смотреть на Люсю!

Он познакомился с ней незадолго до войны, на вечеринке. Проводил домой. Ходил с ней два раза в кино. Большие с поволокой глаза Люси казались загадочными. Она говорила, что должна забыть кого-то, непременно должна... «Вы поможете мне?» — спрашивала она. Чаушев рисовал себе рокового красавца, вторгшегося в Люсину жизнь. Польщенный вниманием, обещал помочь. Война оборвала это намерение. Люся уехала с родными в Челябинск, преподает там биологию в средней школе. Письма Люси — простые, дружеские, о красавце — ни слова. Чаушев думает теперь, что никакого красавца и не было.

Он уверяет себя, что влюблен. Он придумывает полузнакомой Люсе множество достоинств и прелестей. По фронтовым душевным законам это необходимо ему.

Как получилось, что он забыл убрать портрет? Должно быть, напрасные поиски третьего, дубовое