«В таких я не смогу вести машину», — сказал я недоверчиво.

«Не-ет, — ответил продавец со смехом, — Они не для вождения. Для вождения вам нужны другие…» И еще одни, чтобы вылезать из машины… и еще одни — для ходьбы по обочине… потом другие для тропы, потом… я смогу, наконец, обуться в кожу и замшу, став выше примерно на пять метров.

Но хуже того, ни одна из этих пар не подойдет, если я вдруг забуду политику всей моей жизни и решу заняться каким-нибудь спортом.

В наше время люди больше не покупают обувь для бега. Нужно выбирать точно. Сообщить продавцу, собираешься ли ты бегать стометровки или долгие неторопливые марафоны. Вот, скажем, Nike преподносит одни свои тапки как обувь для бегуна, которому нужны «контроль движения и амортизация без дерзости».

Что бы это могло значить?

Выходят журналы, целиком посвященные выбору из необозримого ассортимента, и «журналисты» на «дорожных испытаниях» рассуждают о компоновке высокого отскока, вулканизированных пружинящих подушках, термопластических элементах для среднего отдела стопы, композитных колебательных пластинах и — мое любимое — фантомной подметке на пенорезине.

Знаете ли вы, что кроссовки сегодня настолько технически вооружены, что производители снимают с продажи партии с дефектом. Серьезно. В июле 2001 года Nike отозвал 425 000 пар «джордан-траннерсов», в которых острый кусок металла из каблука мог впиться в ногу.

Все это ужасно занятно: прежде всего потому, что все это туфта. Такие технические ухищрения и такое разнообразие моделей для сраного тапка никому не нужны.

И я подозреваю, что в автомобильной промышленности картина примерно та же. Вот Honda разработала регулировку фаз газораспределения, — видимо, автомобильный эквивалент композитных колебательных пластин, — и такую чертовщину покупает старушонка, которая никогда не ездит быстрее десяти км в час и не знает, зачем в машине радио.

Опять же вопрос выбора. Вначале автомобиль был трех разновидностей: седан, универсал и внедорожник для фермеров. Потом появился минивэн. Потом малый минивэн. А потом малый минивэн с полным приводом. И парадоксальный, представленный Honda HR-V, полноприводной с одним ведущим мостом. Во как. Все это слишком запутанно. И это мы еще не добрались до Renault Avantime, который минивэн-купе. Иначе сказать, нонсенс.

Дело дошло до того, что обычный седан выглядел безнадежной отсталостью. Детишки забирались внутрь и спрашивали: «А где крылья, пап? И как оно превращается в подлодку?»

На самом же деле седан, при всей его вельможной чопорности пятидесятых, весьма неплохой компромисс. У тебя есть места на пятерых, багажник, куда можно запереть манатки, и мотор спереди. Как следствие такого расклада имеешь бонус — дополнительный комфорт от того, что шумный задний мост остался снаружи, и, если дизайнер сечет в своем деле, приличный вид. Мне нравятся хорошие седаны.

Потому-то я и порадовался Ford 427 на последнем детройтском автосалоне. Конечно, публику в основном притягивал Aston Martin V8 на фантомных подметках из пенорезины, но мне пришелся по душе простецкий «фордик».

Выкрашенный в черный для пущей зловещести. «Мы хотим, чтобы вы чувствовали, будто совершаете что-то дурное, даже если вы просто едете», — говорят дизайнеры. Он оснащен 7-литровым V-образным десятицилиндровым движком. Так что вообще-то скорее всего вы, так или иначе, что-нибудь дурное совершите.

Но главная причина, почему этот автомобиль вообще участвовал в салоне, — Ford решил напомнить нам, что еще делают седаны. Ведь за всеми этими кроссоверами, мини-кроссоверами и кроссоверами-минивэнами легко не заметить Terry and June-мобиль[80]в дальнем углу. Но тем хуже для вас, ведь лучшая фордовская машина, давайте не забудем, — это Mondeo.

Скажу больше: машина, которую все покупают, разбогатев, — это не Ferrari и не Lambo. Это седан Mercedes-Benz S, а лучшей из новых машин, на которых я ездил в прошлом году, оказалась Mazda 6. А это тот же данлоповский кед, только с дворниками.

Седан — как салон-бар. Можно бегать в новые модные бистро на легкое белое вино и экзотические орешки. Но на пирог и добрую пинту…

Март 2003 года

Этот месяц я хочу начать с разговора о везении. Вот есть, например, Ринго Старр, который каждое утро просыпается в огромном доме и купается в деньгах. И чем же он это заслужил?

Раз кто-то заметил Джону Леннону, что Ринго — в общем, не самый лучший барабанщик в мире, а Джон ответил: «Не лучший барабанщик в мире? Да он даже не лучший барабанщик в Beatles».

Ринго — король везунчиков. Из этого же королевства и его жена Барбара Бах, бывшая девушка Бонда и, вероятно, худшая актриса в истории. И Роджер Мур, и все супермодели, и маркиз Блендфорд[81], и Ричард Брэнсон, и, конечно же, Рэй Мирс[82], который в год зарабатывает целое состояние только тем, что умеет приготовить мидию на пляже. Все эти люди выиграли главный приз в жизненной лотерее.

А на другом конце спектра — я. По сравнению со мной сироты в кочегарке малайского колесного парохода — просто какие-то Флавио Бриаторе. Бездомные бразильские семьи каждый вечер укладываются спать на свалках Сан-Пауло со словами: «Что ж, по крайней мере, мы не Джереми Кларксоны».

В «монополии» я сразу попадаю в тюрьму и там остаюсь. В бридже я тройка треф. А со скачек моя лошадь уезжает в фургоне мясника. В любой азартной игре у меня бумага против ножниц и камень в протянутую руку. Я всегда и неизбежно проигрываю.

Тем страннее признаться, что я люблю азартные игры вообще и блек-джек в частности. Они захватывают. Тебе сдали восемь, и ты надеешься, молишься, падаешь на колени и по-псиному скулишь, чтобы следующей пришла тройка. Тогда удвою ставку, мне придет картинка, и я выиграю!

Конечно, такого не случается, — приходит всегда пятерка, — но так и нужно, ведь кто не играет, не понимает одного: выигрыш — не главное.

Если бы моей целью были деньги, я бы засел у рулетки и ставил по какой-нибудь системе. Но какой смысл? Вся эта математика гарантирует нулевой баланс. Это неинтересно. Это называется бухгалтерией.

Суть игры в самой игре. Муки выбора, трепет надежды, черный полог отчаяния. П. Дж. О’Рурк[83]где-то сказал, что в его представлении рай — это видеть, как ВВС Мексики в полном составе аварийно садятся на нефтеперерабатывающий завод. Что до меня, я не могу представить ничего лучше тех дней из далеких 1980-х гг., когда я сиживал за картами в маленьком подпольном казино на Лоуэр-слоун-стрит с рокочущим камином и свежим кофе. Та радость ни с чем не сравнится.