да? Но счётчик мы тебе платить не будем. Ты в уме вообще? Ты посмотри на меня, на Бро, на ребят моих, вот на этих, ты видишь среди нас лохов? Ты хочешь нам сказать, что мы лохи? Ты это сказать мне хочешь? Ну тогда наберись смелости и как мужчина произнеси вслух. Ну, а если ты язык в… Если, короче, не можешь так сказать, так не веди себя как с лохами. Ты пойми, я с миром пришёл, но если разозлишь, сам потом думать будешь, зачем миром не добазарился.

— Твой Бро моих людей покалечил и машину разбил. Я их до сих пор из ментуры не выковырял.

— Они не в ментуре, Ашотик. Ты в натуре не догоняешь? Они в конторе. И крыша твоя, менты твои продажные тоже там могут оказаться. Зачем это тебе? Живи в мире и будет тебе счастье. Чё сложного? Ты злить начал, мамой клянусь.

— Вы чё меня кинуть хотите, волки? — расширяется и лезет из кожи Ашотик Большой.

— Вот здесь десятка и всё, больше ни копейки не будет, — говорит Абрам. — Чисто чтоб ты понял, что я за мир. Я сказал, ты меня знаешь. Дёрнешься, я по тебе катком проеду, брателло. Правду говорю. Ничего личного, да?

Он поворачивается и выходит. Я кладу на стол свёрток с деньгами и выхожу вслед за Абрамом. Потом выходят и наши деревянные солдаты Урфина Джюса.

— Бл*ть! — орёт Абрам, когда мы садимся в машину. — Своими руками завалю суку!

— А почему он такой борзый, а? — спрашиваю я.

— Вроде у него кто-то там с Чурбановым дела делает.

— Мамука Георгиевич, я вам скажу что-то. Вы Леонида Ильича видели? Сколько он протянет? Два года, самое большое. Может, вы мне не поверите, но через два года вспомните. А как только Ильич уйдёт, не будет никаких Чурбановых. А вы будете и я буду, и Злобин тоже будет. А эту сучку Ашотика мы порвём, как тузик грелку. Сразу. Может, ещё и раньше.

Он молча смотрит на меня, переваривает и тихонько повторяет:

— Как тузик грелку.

В фойе гостиницы я встречаю Снежинского. Он сияет, как блин.

— Егор, как хорошо, что я тебя встретил, — бросается он ко мне.

— Какие новости? — спрашиваю я.

— Новости самые хорошие! Ты был прав, меня из обкома уволят. Выгонят поганой метлой за кляузы.

— С Новицкой что?

— Не хотели сначала ничего менять, говорили, что, раз уж пришёл сигнал, нужно разобраться. Но я всё решил. Не спрашивай, чего мне это стоило.

— На меня телегу тоже забрал?

— Да, не беспокойся, я всё забрал.

— Хорошо. Молодец. Но ты не успокаивайся, пока её в ЦК не взяли, ты в опасности. Вещдоки лежат в КГБ, показания свидетелей тоже. Если вдруг Ирину не назначат, ты сядешь, и, учитывая твою природу, навсегда.

Снежинский немного сникает, но потом приободряется.

— Не думай, я всё решил, единственным пострадавшим буду я.

Давайте ещё поплачем все вместе от жалости.

Из номера я звоню Злобину, докладываю о результатах переговоров и прошу провентилировать, удалось ли Снежинскому повернуть историю вспять или придётся предпринимать дополнительные меры. Он обещает узнать.

Вечером я сижу в гостиной у Скударнова в очень неплохой компании. За столом, кроме нас, находятся Злобин, Брежнев и Большак. Жена только успевает подносить с кухни новые яства. Пирожки, холодец, голубцы, пельмени, красная рыба в кляре, чахохбили.

— Наташенька, — говорит хозяин дома. — Иди уже, присядь с нами.

— Сиди ты, игрок, — машет она на него рукой и в очередной раз исчезает на кухне.

Обстановка за столом царит расслабленная, и дружеская. Чёрные тучи развеялись и на голубом небе снова светит ласковое солнце.

— Юра, — говорит генерал, — спасибо, тебе, дружище! Из-за меня дурака специально прилетел ведь. Деньги я обязательно отдам. Я уже с женой поговорил, машину продадим и сразу отдам. У меня ведь теперь служебная снова будет, так что своя и не нужна. А потом когда-нибудь, может ещё купим.

— Не торопись, — отвечает Платоныч. — Мне пока без надобности. Это накопления, которые я не планировал в ближайшее время использовать. Так что отдашь, когда сможешь.

— Нет, ну так нельзя!

— Да можно, Даня, можно.

— Егор, ну а ты вообще меня поразил. Ребята, вы не видели, что он творил в машине. Я думал его сейчас… а он бац этому, что справа. А там такой здоровяк, я вам скажу. А потом водителю как даст в темя, тот сразу в аут ушёл. Ну, думаю, амба, мужики, конец пришёл. А потом тот, третий, с кинжалом…

Скударнов пересказывает историю несколько раз и в конце неизменно добавляет:

— Да, Егор, я бы с тобой пошёл в разведку. Вот ребята, как на духу.

Все выпивают коньячок и пребывают в благодушном настроении. Мы вспоминаем охоту, и гораздо более удачливую игру в нашем казино. Де Ниро оказывается душой компании и сыплет анекдотами про КГБ. Леонида Ильича все деликатно обходят стороной.

Уже в конце вечера Жора идёт покурить на балкон и как бы ненароком приглашает с собой Платоныча. Тот не курит но идёт за компанию «подышать». Я тоже хочу немного размяться, потому что после такого византийского ужина не могу даже пошевелиться.

— Не помешаю? — спрашиваю я, но на меня не обращают внимания.

— В начале октября он увольняется, — говорит Брежнев приобнимая Платоныча за плечи и наклоняя к нему голову. — Идёт на пенсию. Там претендентов уйма, сам понимаешь. Но я хочу тебя представить. Очень хорошо, что ты как раз прилетел. Можем тебя сразу и в академию пристроить, чтобы корочки были. Будешь раз в полгода на занятия ходить, я договорюсь, я же там отучился по полной, всех знаю. Так что давай, завтра подъезжай ко мне часикам к девяти. Подождёшь, если что, а как появится возможность, отведу тебя к министру. Идёт?

Ещё как идёт!

Вечер заканчивается на позитиве, мы благодарим хозяйку за прекрасное угощение и расходимся.

Рано утром мы со Снежинским выезжаем из гостиницы и мчимся на утренний рейс. А Платоныч остаётся и готовится к смотринам. Места в самолёте у нас выписаны вместе, поэтому четыре часа я слушаю нытьё Эдика, а потом ещё делю с ним задний диван своей машины. Добрый я, а он настоящий банный лист, и не отделаешься от него.

Прямо из аэропорта я еду в горком. Уже глубоко после обеда, рабочий день скоро закончится. Мы выбрасываем Снежинского не довозя до дома, а сами мчимся дальше. Секретарши в кабинете Новицкой не оказывается, поэтому я прохожу напрямую.

— Чего тебе? — неприветливо спрашивает Ирина.

— У барыни плохое настроенье? — всплёскиваю я руками.

— Паяц. Чего пришёл? Все крысы бегут с тонущего корабля, а ты вдруг решил вернуться? Поздно, раньше нужно было думать.

— Когда это раньше?

— Три дня назад, когда я тебя полночи ждала.

Упс… Точно! Это, когда мы порнографа арестовывали.

— Что-то вдруг понадобилось? — сердится она. — Хочешь решить, пока я ещё при месте?

— Ир, обижаешь. Но я прощаю. Исключительно из любви.

Я сажусь за стол напротив неё и протягиваю к себе телефон. Снимаю трубку, набираю ноль-семь и заказываю разговор с Москвой.

— Совсем обнаглел, Брагин? Ты сюда позвонить ходишь?

— Да подожди ты злиться, — улыбаюсь я. — Если бы ты только знала, чем я занимался в ту ночь. И в последующие тоже. Я же вот только из Москвы, прямо из аэропорта.

— Не интересует. Считай, меня в твоей жизни больше нет. Предатель.

— Неблагодарная! — говорю я с Шекспировскими нотами и закатываю глаза.

Раздаётся звонок.

— Пошёл вон, не смей разговаривать! — рычит она и кладёт руку на телефонный аппарат.

Мне приходится применять силу чтобы вырвать трубку.

— Тихо, это КГБ. Алло. Да, заказывали… Спасибо… Убери руку… Леонид Юрьевич, здравствуйте, это Брагин.

— Куда руку убрать? Или откуда?

— Нет, про руку это я не вам, простите. Новицкая здесь, да. Хотел узнать, нет ли известий по моему вопросу?

— Есть — усмехается он. — Нормально всё, не соврал твой Снежинский. Восстановили её. Она снова главный кандидат.

— Ой подождите, пожалуйста, я хочу, чтобы Ирина Викторовна тоже слышала.

Я подбегаю к ней, наклоняюсь и помещаю трубку между нашими головами.

— Говорите.

— Я разговаривал с Марком Борисовичем Гурко, помнишь такого?

— Конечно, из ЦК партии.

— Да. Он подтвердил, Снежинскому дали по жопе и спустили по нему директиву в обком. А Новицкую восстановили. Не хотели из-за этого скандала, но Гурко попросил и ему пошли на встречу. То есть всё, как ты хотел. Но, если бы ты Снежинского не заставил там на пупе ползать, ничего бы не вышло.

Я кладу трубку и смотрю на Новицкую с нескрываемым торжеством.

— Всё равно, — говорит она щурясь, — это не давало тебе права не прийти ко мне, когда я тебя ждала. И даже не позвонить!

— Да, ты права, — улыбаюсь я, и она улыбается, глядя на меня