Моя память воспроизвела высказывание капитана Райчука о том, что исключение из комсомола — это как раз та награда, которую я «реально заслужил». Напомнила она и другие слова Николая Григорьевича. «Если она всё же откроет рот, то вы оба об этом пожалеете», — заявил мне начальник рудогорского районного отдела КГБ полчаса назад.

Волкова нахмурилась.

— Я ему угрожала, — сказала она. — Сообщила, что я Алина Солнечная, лауреат поэтической награды «Большой Золотой Лев Венеции» за тысяча девятьсот семьдесят первый год. Заявила, что знакома со многими известными и важными людьми. Что у меня есть знакомства не только в СССР, а даже за рубежом. Поклялась, что если тебя исключат из комсомола, то я отпишусь и позвоню всем своим знакомым и друзьям. Найду способ передать им информацию. Пригрозила: расскажу им, как в нашем Рудогорске советские солдаты взяли в заложники школьников, и как они стреляли в советских детей. Пообещала, что об этом случае напишут все иностранные газеты.

Алина заглянула мне в глаза, развела руками и спросила:

— Ваня, а что ещё мне оставалось делать?

* * *

Ночью я долго не мог уснуть, хотя улёгся спать в обычное время. Ворочался на кровати, словно вернулась бессонница, мучавшая меня последние два десятка лет в прошлой жизни. Недовольно вздыхал. Рылся в своих воспоминаниях: но не в давних — извлекал из памяти события минувшего дня. Я не думал об учёбе в школе или о комсомольском собрании. Почти не вспоминал и о намеченном на начало следующего года концерте ВИА «Солнечные котята». Не продумывал детали сюжета для своего недописанного романа. Я хмурил брови, переворачивался с боку на бок; слушал тиканье будильника, смотрел на чёрные вершины сосен за окном и на выглядевший в темноте тёмно-серым потолок комнаты.

Вновь и вновь прокручивал в голове свою беседу с капитаном КГБ (состоявшуюся во время комсомольского собрания). Думал и о рассказе Алины Волковой: об её разговоре с Райчуком. А в три часа ночи я пробормотал: «Ладно». Нацепил очки. Старые, ещё недавно бывшие запасными. Подарок Полковника и Снежки остался на столе в гостиной, где я хвастался новыми очками перед мамой. Я решительно встал с кровати и босиком прошёл к письменному столу. Стул недовольно скрипнул под моим пока несолидным весом. Я включил настольную лампу, достал из ящика стола бумагу и ручку. Покачал головой — заменил серую бумагу на вырванный из ученической тетради двойной лист «в клеточку».

Размашистым почерком написал: «Здравствуйте, уважаемый…»

* * *

«Котёнка не исключили из комсомола! Представляете⁈» — эти слова Свечина я услышал во вторник утром, когда вошёл в школьный гардероб. Лёня рассказывал наполовину выдуманные подробности вчерашнего собрания комитета комсомола школы моим одноклассникам. Он замолчал, когда раздались сразу несколько возгласов: «Привет, Котёнок!» Обернулся — настороженно взглянул на меня. Я пожал протянутые руки парней, улыбнулся девчонкам. Сообщил любопытным, что пока ничего не знаю о предновогодних танцах в ДК: Рокотов ещё не обсуждал со мной эту тему. Пообещал, что обязательно выступлю на них. Говорил с парнями из десятого «В», подмигивал кокетливо стрелявшим в мою сторону глазами старшеклассницам. Заметил: Свечин опустил глаза и отвернулся от меня, словно не узнал или вдруг вспомнил о важном и неотложном деле.

Никто из одноклассников (кроме Волковой) со мной сегодня не поздоровался. Но они при виде меня уже не ухмылялись. Не усмехнулась мне в лицо даже Кравцова.

* * *

Написанное ночью письмо я показал Алине перед уроком истории: во время последней на сегодняшний день перемены.

Волкова прочла его, удивлённо вскинула брови.

— Юрий Владимирович? — переспросила она. — Кто это?

Я наклонился, поднёс губы к уху своей соседки по парте. Прошептал фамилию.

— Кто⁈ — воскликнула Волкова. — Ваня, ты с ума сошёл⁈

Она вцепилась руками в край столешницы. Лица одноклассников повернулись в нашу сторону. Я забрал у Алины письмо, бросил его в свой дипломат.

Пообещал:

— После уроков тебе всё объясню.

Глава 12

После школы я проводил Волкову. Болтали. Но по пути о моей затее мы с Алиной не поговорили. Потому что за нами увязался Чага. По возвращении ВИА «Солнечные котята» с фестиваля, Боря Корчагин уже не в первый раз следовал вместе с нами до Алининой пятиэтажки. И всякий раз он оказывался рядом, словно случайно. В разговорах Борис участвовал редко. Он посматривал на Волкову и всякий раз краснел, когда встречался взглядом с Алиными глазами. Но Волкова лишь отмахнулась, когда я пошутил о том, что она во время поездки в Петрозаводск «взяла Борино сердце на память». Алина ответила, что Корчагин «хороший, умный и талантливый мальчик». Сказала: «Он ещё маленький. Смешной. И наивный». Призналась, что Борис во время недавнего республиканского конкурса предложил ей «встречаться». Но она ответила ему, что любит другого.

Чага довёл нас до Алининого дома — махнул нам рукой и с несчастным видом рванул по тропинке едва ли не в обратную сторону. Я взглянул на часы, но вскоре отыграл назад уже мысленно изменённые планы на день. Потому что около подъезда Волкову поджидала Лена Кукушкина. Она заметила наше появление издали — встретила нас со счастливой улыбкой на лице. Алина печально вздохнула. Она посмотрела мне в глаза, виновато пожала плечами. Я шепнул ей: «Поговорим вечером». Поздоровался с семиклассницей. Выслушал хлынувшую мне в уши лавину сообщений. Отметил, что все новости «свежие» — не те, которые я получил утром по дороге в школу. Пожелал Алине и Лене хорошего дня. Уточнил, в какое время Кукушкина пойдёт сегодня на занятия в музыкальной школе. Попрощался с девчонками, отправился домой, где меня дожидалась недописанная рукопись.

* * *

К Волковой я пришёл вечером.

* * *

Уселся в кресло, прижал к животу гитару. Сквозь ткань рубашки почувствовал холод деревянного корпуса. Подмигнул смотревшему на меня из-под дивана Барсику (белый котёнок прятался за деревянной ножкой). Сыграл вступление к новой песне (которую пытался создать из привезённого Алиной из поездки в столицу стихотворения «Вечерняя Москва»). Придумал это вступление сегодня на уроке физики. Сейчас прослушал его звучание «вживую», хмыкнул. Потому что сообразил: мелодия напоминала увертюру музыкальной композиции Максима Леонидова «Видение». «Напоминает, — мысленно уточнил я. — Но не точная копия. Да и темп другой». Я вздохнул, накрыл струны ладонью. Вступление признал годным. Придумал уже и идею для припева. Но первый куплет пока оставался в моём воображении белым пятном: я не