и специально сшитый для меня ремень с двумя оставленными пространствами сверху и снизу, вызвали у мастера изумление, зачем мне такой странный фасон, но я сказал, что видел такой заграницей, что сняло любые дополнительные вопросы. Принеся его домой, я распаковал пакет со струнами и по одной вставил в узкие оставленные пространства ремня, куда они вошли просто идеально. Две явары из железного дерева с заранее заготовленными отверстиями под струны, и прорезанными канавками, чтобы быстро и надёжно закрепить струны на них, оправились в сумку, закинув которую на плечо, я был полностью готов к поездке. Новую форму и обувь немцы обещали мне дать уже в Мюнхене, поэтому с собой у меня было минимум всего. Оглядев комнату, я вышел в коридор, сел в прихожей на стул, посидел на дорожку и затем простившись с Галиной Степановной пошёл к лифту, и на улицу, где меня уже ждала машина. Дима, Женя и Степаныч, с битком забитыми сумками в нетерпении ждали отлёта, так что ехали мы в аэропорт под их жаркие обсуждения, чего ждать от немцев, а также, как много мы сможем заработать. Я же, довольно жмурился, поскольку представлял себе, какой фурор сейчас произведу своим появлением. Ведь я с тех пор, как меня вывели из самолёта и посадили в машину КГБ, так больше и не встречался ни с кем из легкоатлетов, они наверняка были уверены, что я до сих пор где-то мотаю срок на лесоповале.

Попав во Внуково, и пройдя в зал ожидания, где столпилось множество людей в одинаковой форме с надписью СССР на спинах, я на себе прочувствовал, что такое «явление Христа народу»: выпученные глаза, отвисшие челюсти и крики младенцев. Хотя про младенцев я конечно загнул, но если бы они тут были, то точно наверняка бы плакали.

Мгновенно настала полная тишина, а те, кто разговаривали, стоя ко мне спиной, тоже замолкали и оборачивались, не понимая почему все молчат. Ко мне направился незнакомый человек, который поманил за собой второго неизвестного мне. Оба подошли и скептически посмотрели на моё небритое лицо, наложенные гримёром театра тени под глазами, а главное костюм я взял себе на два размера больше, чтобы он на мне висел.

— Виталий Филиппович, — второй человек брезгливо на меня посмотрел, — вы серьёзно? Он будет представлять нашу страну?

Представитель от КГБ сам был в шоке от моего вида, но пожал плечами.

— Это не нам с вами Иван Андреевич решать, решение принято на самом верху.

Тот покачал головой и не подав мне руки, буркнул.

— Степанчонок, главный тренер сборной СССР по лёгкой атлетике.

— Иван Добряшов, — специально понизив голос, чтобы он слышался сиплым, ответил я.

Он понюхал воздух, но от меня не пахло, я думал побрызгать себя спиртом, но решил это будет перебором, так что лишь покачав головой, он показал мне куда я могу сесть, кратко описав дальнейший наш путь.

— Паспортный контроль, потом таможня и вылетаем сразу в Мюнхен. По приезде в Олимпийскую деревню никуда не расходиться, нас заселят, прочитают технику безопасности, после ужин. Понятно?

— Да Иван Андреевич, — кивнул я.

Ещё раз взглянув на меня, он недовольно покачал головой и пошёл к другим спортсменам, я же, специально нетвёрдой, шаркающей походкой пошёл к своим. Парни единственные знали, что это всё цирк чистой воды, осуждали, но ничего не могли со мной поделать, поскольку я собирался веселиться вволю, а видя кругом злорадные и торжествующие взгляды, оттого как я выгляжу, это решение всё больше крепло во мне. Я до поездки в аэропорт думал устроить сцену возвращения только здесь, для спортсменов, тренеров и журналистов, тут же бросившихся меня фотографировать, но похоже шутку нужно будет продолжить. Уж слишком много легкоатлетов были довольны моей внешней неопрятностью и слабостью. В завтрашних газетах наверняка не преминут тиснуть пару гадостей тоже об этом, в этом я не сомневался, глядя на оживившихся корреспондентов, провожающих команду на Олимпиаду.

Особых проблем с вылетом не было, таможня очень лояльно проверила сумки, старательно не замечая множество банок икры, фотоаппаратуры и прочее, что якобы везли с собой спортсмены для личного употребления. От меня все спортсмены шарахались, а юных гимнасток так и вообще отсадили подальше, запугав их моим аморальным поведением. Семнадцатилетняя Корбут, со своими знаменитыми косичками, круглыми глазами смотрела на меня, иногда поворачиваясь через десяток разделяющих нас сидений. Я представлял, что ей там про меня сейчас рассказывали, а потому, грим я решил не снимать, а наоборот максимально поддерживать роль когда-то великого спортсмена, а сейчас спившегося и неопрятного. Зря я форму что ли, пока никто не видел, комкал и мял пару десятков минут, чтобы она превратилась в форменный ужас.

Дима, нагнувшийся ко мне, заметил, что от нас отсадили вообще всех молодых девчонок, и оглянувшись я понял, что он прав. Кругом сидели только парни или толкательницы ядра. Хмыкнув, я откинулся на спинку кресла и решил вздремнуть, посмеиваясь про себя происходящими событиями.

Лететь до столицы Баварии было недолго, я не успел даже толком поспать, как самолёт начал снижение, и мы мягко приземлились. Нас достаточно долго продержали в самолёте, пока готовились процедуры встречи, а также таможенные процедуры, а затем, когда подъехал трап и автобусы, всё пошло очень быстро, и через два часа мы ехали по широкой трассе в сторону Олимпийской деревни. Смотря в окно мне было интересно сравнить свои ощущения, поскольку здесь я уже был один раз в 90-е. Если бы небольшой парк вокруг всего комплекса зданий, то сами дома, которые отдали под заселение простым жителям после окончания соревнований, а также одноэтажные домики ниже многоэтажек отданные под проживание студентов, не внушали мне особого трепета и восторга. Для нового времени эти террасные дома казались слишком аляпистыми и не очень приспособленными для жизни. Тесные улочки, отсутствие внутри самих домов площадок для детей, спустя годы показывали не очень большую популярность данного места у обычных жителей. Когда я был там, в основном в этих домах жили пожилые люди и многочисленные студенты, слишком не сочетающиеся между собой слои общества. А металлические конструкции причудливого вида расставленные на всём пути от домов, до Олимпийского стадиона, когда проходил эффект «вау, какая необычная хрень», начинали вызывать вопросы своей функциональностью. Просветы между ними были и довольно большие, а это значило, что в дождь люди намокали, так что кроме красоты и показать всему миру что Германия могёт, я даже не знал, зачем они ещё были