то, что семантически сам обозначает» [Фрейденберг 1982, 679]. «Имя в тексте может иконически отражать (воспроизводить) то, что происходит с самим носителем имени», – пишет В.Н. Топоров [Топоров 1993, 83]. Однако оба они пишут все же о сознании мифологическом («Основной закон мифологического, а затем – и фольклорного сюжетосложения…», «В сфере “мифопоэтического” имена собственные играют особую роль…» и проч.), и поэтому мы не уверены в том, что подобная концептуальная база может послужить основанием для вывода типа – «Судьбы Татьяны, Ленского и Онегина предсказаны именами, которые были им даны» [Турбин 1996, 107].

Да, наверное, на каком-то глубинном уровне некая внутренняя сущность имени действительно влияет на судьбу человека, но, как нам кажется, данная связь определяется далеко не только семантикой имени, но и каким-то иными закономерностями, «изучение» которых неизбежно уведет нас в область «таинственного и непознанного». Постараемся же остаться в нашем земном мире и, более того, на уровне текста, в которых интересующие нас имена зафиксированы.

В известной работе Ю.М. Лотмана (совместно с Б.А. Успенским) Миф – имя – культура говорится, что «в типологическом отношении, даже учитывая неизбежную гетерогенность всех реально зафиксированных в текстах культур, полезно различать культуры, ориентированные на мифологическое мышление, и культуры, ориентированные на внемифологическое мышление. Первые можно определить как культуры, ориентированные на собственные имена» [Лотман, Успенский 1992, 69]. Но, строго говоря, не отрицая, естественно, некоторой тенденции к мифическому осмыслению истории Ирландии самими хронистами, мы не можем с уверенностью утверждать, что составители Анналов и среднеирландских ученых трактатов отличались именно «мифологическим мышлением» и в силу этого видели в имени того или иного исторического персонажа именно его глубинную сущность. Более того, обращение к среднеирландскому трактату Верность имен (Cóir Annman) ясно показывает, что в период его составления собственно имя уже не ощущалось как значимый элемент судьбы его носителя. Гораздо важнее для автора этого трактата – прозвище, его происхождение и значение, чему, собственно говоря, весь трактат и посвящен. Семантика имени как такового описывается только в исключительных случаях, причем обычно – у мифологических персонажей. Например, имя бога Дагды трактуется как Dagda.i. dagh de ‘пламя бога’ ([СА 1897, 354], интерпретация отличается от традиционной). Но имена более поздних персонажей уже обычно трактуются вне их внутренней формы, и в центре внимания компилятора остается только прозвище персонажа или его патроним (или матроним, если он назван по имени матери). Так, например, об одном из центральных персонажей уладского цикла – Фергусе Мак Ройхе, имя которого достаточно прозрачно и, более того, действительно во многом определяет его эпическое поведение (букв. мужская сила, сын великого коня), рассказывается только в связи с предполагаемым именем его матери (Ройх или Рох, женщина, жившая в волшебном холме – интерпретация явно вторичная, см. [СА 1897, 406]). Иными словами, составитель данного текста действительно как бы осознает отличие мифологического мышления от не мифологического, и понимает, что для первого имя семантически значимо, а для второго – уже лишь некая условность (характерно, что в трактате названы 12 Фергусов, 29 Эохайдов и проч.).

Поэтому мы осмелимся предположить, что и для составителей анналов, в которых фигурируют все три описанные королевы Гормлат, это имя, как и имена других многочисленных Гормлат, также было лишь условностью и его глубоко символическое значение «жаркое питье» ими уже не ощущалось. Это, однако, не означает, что в то время, когда мышление историческое явно превалировало над мифологическим, имя вообще утратило значимость. Как мы полагаем, значимость имени изменила ориентацию – с глубинной семантики на прецедентную. Что мы под этим понимаем? На уровне эксплицитном значимость имени в средневековой ирландской традиции выражается уже не столько в осознании внутренней его формы и семантики, сколько в особом уподоблении личности и судьбы его носителя некоему прототипическому персонажу, носившему такое же имя. Так, например, в стихах второй Гормлат, посвященных гибели ее последнего мужа Ниалла Глундуба, открыто звучит тема уподобления его другому королю, носившему это же имя – Ниаллу-девять-заложников, который считается основателем династиии Уи Нейллов и первым действительно реальным «верховным» королем Ирландии. В стихотворении «Мрачен королевский дом» (Dubhach sin, a dhúin nа ríogh…), например, она говорит, что после гибели Ниалла его дом стал пустым и одиноким, каким он не бывал во времена Ниалла-девять-заложников; в других текстах, которые ей приписываются, вообще не совсем ясно, какой именно из них называется «славным королем Ниаллом», видимо – оба одновременно, поскольку для поэзии бардической вообще было характерно отождествление нескольких персонажей, носивших одно имя.

Изучению того, что может быть названо «историей прецедентных уподоблений», посвящена практически и вся книга Ф.Б. Успенского Имя и власть, в которой скрупулезно описывается «история королевских родов Скандинавии» [Успенский 2001, 81] именно в фокусе значимости имени будущего коннунга для его дальнейшей политической карьеры.

Как мы можем предположить, в цепи описанных персонажей подобной «прецедентной» фигурой должна была быть первая Гормлат, жена короля Федельмида мак Кримтанна, причем известность ее в истории могла быть обусловлена именно яркостью этой личности. И, возможно, Кормак мак Куллиненан, который также был королем Кашеля (т. е. Мунстера), а затем, как и Федельмид, стал одним из редких в Ирландии королей-клириков, отчасти ориентировался на безусловно известную ему историю женитьбы Федельмида, когда избрал себе жену с таким же именем. И, возможно, именно отрицательный пример этого короля-истерика, который сам объявил себя епископом, а затем прославился тем, что «сжег больше монастырей, чем все викинги вместе взятые», заставил Кормака потом от жены с таким именем отказаться. То есть, иными словами, король Мунстера, претендующий на верховную власть в Ирландии (Кормак, Бриан Бору) выбирал себе жену с именем Гормлат не потому, что это имя означало «жаркая власть» или «синее питье», а потому, что ориентировался на «прецедентный брак» короля Федельмида. Наша идея была обсуждена нами с известным специалистом по истории ранней Ирландии К. Симмс, которая предположила, что не только король, претендовавший на верховный трон, мог специально взять себе жену по имени Гормлат, но и родители специально могли дать девочке такое имя, рассчитывая, причем часто – вполне справедливо, что оно поможет ей стать «королевой Ирландии». Но где в таком случае проходит грань между «мифологическим» и «прецедентным» смыслом имени и есть ли она вообще?

Иными словами, означают ли все наши рассуждения и успешные поиски других Гормлат, что высказанная Э. Триндад мысль о глубинном мифологическом подтексте имени этих королев принципиально неверна? Мы полагаем, что – нет. Как верно отмечает она сама, для средневекового ирландского компилятора, будь то – анналов, будь то – собраний эпических повестей, история и «вымысел» (fiction) были слиты воедино. И поэтому за текстом хроники легко просматривается мифопоэтический подтекст, а за сюжетом саги – его историческая и политическая направленность.

Приложение

Почему не следует впускать волчицу в свой дом, или Древнеирландская юридическая терминология глазами среднеирландского глоссатора (к трактату «О кровавом лежании»)

Юридический трактат, известный под названием Bretha