берег, он потуже стянул набедренную повязку и вышел на площадь. Команды уже были готовы. Фаджа оттолкнул своего друга Шаха Наваз-хана и занял его место среди пловцов. Шах Наваз только рот раскрыл от удивления, но Фаджа был его вождем, старшим в банде, и он покорно отступил в толпу.

Река так разбушевалась в тот день, что ни один из пловцов с фатехгархского берега не сумел достичь мазара и только два пловца с другого берега приплыли на этот, где их ожидал сардар Муса-хан, избранный старейшим и готовый, по обычаю, оказать почести победителю. Чуть поодаль за его спиной стояла его дочь Ханум, толпились его односельчане. По мосту уже спешил на церемонию народ с дохалского берега, уже захлебывались барабаны, подгоняя отстающих.

Первым приплыл Фаджа. Его ноги кровоточили, грудь вздымалась как кузнечные мехи. Он выбрался из воды, потуже затянулся и, со смехом обтирая мокрыми руками мокрое лицо, легко побежал к сардару Муса-хану. Фаджа встал перед ним и почтительно его приветствовал, как того требовал обычай.

Муса-хан обнял Фаджу и поцеловал его в мокрый лоб, затем, вынув из-за пояса кинжал, он вручил его Фадже.

Фаджа сделал два шага назад и поднял кинжал над головой, салютуя старейшине.

Сардар Муса-хан громко возгласил:

— Говори! Чего еще желаешь, юноша?

— Покровительства Шаха Назира и руки красавицы Ханум! — раздался неожиданно ответ.

Прямой и ясный взгляд Фаджи был обращен прямо на Ханум.

Ханум вздрогнула, но ее глаза внимательно осмотрели стройное тело Фаджи. Она застенчиво потупилась, и ярко запылала оливковая кожа ее щек.

Гул изумления прокатился над тысячной толпой. Это что же за смельчак, который, не задумавшись, нарушил стародавний обычай?! В один миг взял и опозорил самого знатного из сардаров, собравшихся на фатехгархскую ярмарку! При всем честном народе стал его дочки домогаться!

— Как ты посмел, Фаджа? — проговорил Муса-хан в ярости. — С каких пор разбойник смеет глаза поднимать на сардарскую дочку! Дурное семя! Бесчестный, при всей ярмарке нарушил обычай предков! Ты в куски изрезан будешь!

Люди Муса-хана плотно окружили Фаджу, но Фаджа рывком прорезал толпу и помчался обратно к реке. Никто не сообразил сразу, что происходит, а Фаджа уже взлетел на берег и прыгнул в воду.

Толпа замерла.

В этот раз Фаджа не сумел пересечь бурную реку и выплыть обратно к надгробию Шаха Назира. Его снесло вниз по течению и швырнуло о берег. Фаджа выкарабкался на утес, распрямился, поднес ладони раструбом ко рту и прокричал во всю мочь:

— Муса-ха-ан! Помни, Муса-хан! Моя теперь Ханум!

И вот он мертв и труп его доставлен в больницу под охраной полиции. В больнице полно народу. Я в жизни не видел в ней столько людей: просто как на ярмарке. Любопытные валом валили посмотреть на разбойника, за голову которого раджа назначил целых десять тысяч. Уже послали телеграммы в районы, управляемые англичанами, и шли разговоры, что дня через два прибудет английское начальство, чтоб опознать труп. До того времени труп должен был храниться в больничном морге. Морг находился на склоне холма пониже больницы. Я до дрожи боялся этого места и никогда к нему не приближался. Да и мама не разрешала. Она порассказала мне столько историй о привидениях и духах, что вконец запугала меня. Я всегда поражался отваге отца — и как только он может хладнокровно вскрывать трупы. Все это было в пору моего детства. Теперь, когда я стал взрослым, покойники не вызывают у меня ни страха, ни удивления. По-прежнему удивляют меня живые — они покорно мирятся с безжалостной судьбой, безропотно сносят удары жизни.

Мне недостало храбрости взглянуть на мертвеца. Я спустился с больничной веранды, замешался в притихшую, испуганную толпу и стал прислушиваться к разговорам людей, которые уже видели труп. Они выходили в сад и, разбившись на небольшие группки, переговаривались приглушенными голосами. Никто не придавал значения присутствию маленького мальчика. Я переходил от одной кучки людей к другой. Говорили, что Муса-хан упорно преследовал Фаджу, что, когда, спасая свою жизнь, Фаджа обратился в бегство, Муса-хан лично выпустил вслед ему пулю и она поразила его. Муса-хан предпочел бы захватить Фаджу живым и доставить его к радже, но раджа похвалил Муса-хана за героизм. Теперь ждали приезда английского чиновника. Он опознает труп, потом подпишут бумагу на выдачу вознаграждения Муса-хану, а Фадже отрубят голову, наденут ее на пику и будут возить по городу для устрашения всех, кто не чтит закон.

В больницу пожаловал и сам Муса-хан в окружении четырех десятков своих людей: пучеглазый, с кожей почти медного цвета, приземистый, уже в годах. Его сухой смех показался мне еще страшней, чем его глаза. Разговаривая, он все время машинально оттягивал патронташ на поясе, и я все сильней и сильней пугался. Глянув на него еще разок издалека, я убежал домой. Мне попало от мамы за то, что я ходил в больницу, и весь этот день меня больше не выпускали из дому.

Вечером, совсем поздно, из больницы возвратился усталый отец, но мама сразу же увела его на веранду. Она всегда так делала, если в больнице кто-то умирал, — не пускала отца в комнаты, не сбрызнув его водой из Ганга, жестянку с которой запирали в молельне. На веранде она побрызгала на отца священной водой, потом заставила его переодеться в новое, шуршащее дхоти, и только после этого отец вошел наконец в дом. Мама потащила его в ванную, где его уже ждала горячая вода. Когда господин доктор, вымытый и распаренный, явился из ванной, мама успокоилась. Поговорив немного о пустяках, мы все втроем уселись ужинать. После ужина отец пошел в спальню и улегся с большой книгой в руках. Листал он ее долго — часа три, не меньше. Когда он решил, что я заснул, он обратился к маме:

— Не спишь?

— Нет, — испуганно отозвалась мама.

— А что ж ты молчишь?

— Что тут скажешь… Страшно мне, этот разбойник, что в морге…

— Не был он разбойником.

— Не был? А кем же он тогда был? — удивилась мать.

Отец медленно ответил:

— Такой же человек, как мы с тобой. Хотел людям добро делать.

— Ах, перестань, пожалуйста! — Мама начала сердиться. — Как ты все умеешь запутать! Всем известно, что Фаджа был подлым грабителем и что раджа назначил награду за его голову, потому что во всей округе никому покоя не было. Господи, не оставь милостью своей этого Иса-хана, который убил негодяя.

— Не Иса-хан, а Муса-хан.

— Ну, не все ли равно! У этих мусульман все имена похожи, я их не запоминаю.