— Батюшка мой любезный, тебя ждёт окаянный Григорий Васильевич. В моленной сидит.

Патриарх, не разоблачаясь, прошёл в домашнюю церковь. Там он увидел коленопреклонённого дядю Бориса Годунова. Он сразу встал, как только вошёл патриарх. Вид у Григория — краше в гроб кладут. «С чего бы? И с чем пожаловал?» — спросил себя Иов.

В роду Годуновых это был самый добрый, совестливый и безобидный человек. За эти душевные отклики и любил царь Фёдор своего дворецкого. Но в последнее время, а встречались они почти каждый день, Иов заметил, что душевный покой Григория нарушен. Был он похож на рыбу, которая мечется-снуётся подо льдом в поисках отдушины.

«И на исповедь какую неделю не приходит», — мелькнуло у Иова. Он спросил:

— Что привело тебя, сын мой? — И осенил Григория крестным знамением.

— Страх кары Господней, святейший владыко.

— Блажен человек, которому Господь не вменит греха и в чьём духе нет лукавства, — тихо произнёс Иов.

— Убьёт грешника зло, и ненавидящие праведного погибнут, — ответил Григорий.

— Покайся, сын мой, облегчи бремя души.

— Ради имени твоего, Господи, прости согрешение моё, ибо велико оно, тянет в пучины адовы.

В покои патриарха приходили с покаянием именитые бояре, дворяне, дьяки, но Иов хорошо знал их «искренность». Они каялись в мелких грешках, но скрывали даже прелюбодеяние. А уж если и признавались, то требовали от патриарха, чего не надо требовать — клятвенного заверения в тайне исповеди. Но ещё никто и никогда не покаялся в свершении тяжкого преступления. Здесь страх был господином. Ему и только ему подчинялись грешники, в остальном уповая на «авось». Авось грех не будет раскрыт.

И впервые за многие годы службы Иов становился тайным поверенным злого умысла, навеянного разве что нечистыми силами. Иов это понял, ещё не выслушав Григория Годунова.

— Что тяготит твою душу, сын мой? Излей её мне и Господу Богу, — Иов положил на голову Григория тяжёлый золотой крест и жал его до той поры, пока дворецкий не опустился на колени. — Не косней, не испытывай терпения Господа Бога, мужайся, и да укрепится сердце твоё.

И потекло покаяние Григория Годунова. И с каждым его словом душа патриарха всё больше леденела от ужаса. Ему казалось, что он вот-вот упадёт и душа расстанется с телом.

— ...И тогда они позвали меня и велели думать, как извести отрока, какими ядами-снадобьями лишить жизни, чьей рукой вложить в уста царевича зелья. Я заливался слезами, отказывался. Меня упрекали, что я пособник зла и мракобесия, что как был опричником-кромешником, так и остался им, да прикидываюсь святошей. Низвергни, Всевышний, на мою голову громы небесные. Да не простит Всевышний во веки веков мой низкий грех! — воскликнул Григорий. И уронил голову на пол, стал биться ею.

Иов не пытался успокоить Григория. Он сам был в полуобморочном состоянии. Нет, душа его не рассталась с телом. Лишь сердце в груди колотилось непривычно, будто птица, зажатая в руке. Да исчезла ясность мысли, да иконы и лампады плыли неровно: вверх-вниз, вверх-вниз. Он сделал шаг от Григория — на большее не хватило сил. Ноги были ватными, чужими. В голове односложно гудело: «Не прощён! Не прощён!» А сделав ещё несколько шагов от Григория, чтобы сесть, патриарх понял, отчего ему так тяжело: ноги его подкашивались под тяжестью греха, принятого на свою душу от царского дворецкого. Да, он принял его грех и теперь понесёт вместе с ним, потому что тайна исповеди превыше самой жизни. Пусть светские власти ищут преступников. Он же унесёт тайну исповеди в загробную жизнь. Не случайно, исповедуя Григория, он не спросил его, кто же те люди, кои хотели извести царевича-отрока.

Иов ничего не сказал Григорию, оставил его полураспластанным на полу и ушёл. Он появился на половине Серафимы-домоправительницы и попросил её сходить к Борису Годунову — узнать, у себя ли он.

— И скажешь ему, дабы пришёл на исповедь.

— Да ведь он же никогда не ходил! И ноне не придёт, — зачастила старицкая певунья Серафима.

— Аз повелеваю! — грозно сказал Иов и стукнул жезлом.

Серафиму как ветром сдуло. А Иов вернулся в свою церковь с тем, чтобы выпроводить Григория.

— Господи, воздай им по делам их, по злым поступкам их воздай ими заслуженное, — шептал Иов и после сказал Григорию жёстко: — Ты не прощён, раб мой! Молись денно и нощно и проси милости у Всевышнего. Аминь!

Дворецкий Григорий встал с колен и, кланяясь Иову, медленно удалился, пятясь к двери. Грозные события девяносто первого года минуют этого невинного соучастника заговора. Иов сдержал свой обет о тайне исповеди. Григорий же всю оставшуюся жизнь казнил себя за участие в сделке. Он ушёл в монахи, долго скорбел и маялся, извёлся прежде времени и скончался в те дни, когда Борис Годунов венчался на царствие.

Оставшись один, Иов неведомо сколько сидел без каких-либо дум, ощущая тяжесть земного бытия болью в висках, в сердце, в душе. Но вот наконец он обратился с молитвой к Богу — и ему стало легче. Пришло равновесие, пришла жажда деятельности. Он позвал дьякона Николая и велел ему собираться в дальний путь. Патриарх решил узнать истинную причину смерти царевича Дмитрия. И был намерен уехать в Углич сразу же после беседы с Борисом Годуновым.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

С НАМИ БОГ

Ночью ударила гроза. Она бушевала вольно над беззащитной Москвой. Молнии резво, неистово прорезая темь, били по сонному городу как вздумается, словно хотели испепелить его избы, дома, палаты, дворцы. Но соборы и церкви выставляли навстречу огненным стрелам осветованные кресты, и молнии, извиваясь, уходили от прямых столкновений, искали добычу послабее. Но одна разящая стрела нашла достойную цель, ударила на Красной горке в могучий многовековой дуб и расколола его пополам, и пламя, словно расплавленное золото, потекло по его могучему поверженному телу. И торжествующе, пуще прежнего загромыхал гром. Но это была вершина грозы. Потом она стала затихать, откатываться на восход солнца.

В палатах Годунова-правителя в эту ночь не спали. Здесь царило смятение и страх.

Но не гроза была причиной страха, душевного смятения и отчаяния. Борис провёл нынешний вечер у дяди Семёна Никитовича, вернулся к ночи. А за какое-то время до грозы в палаты пришла от патриарха домоправительница Серафима. Пришла в который раз. Она велела слугам разбудить жену