— Вот как Пасхой нашей полюбуется, так и пусть едет себе. Нам почёту было премного.

А тут великий чистый четверг на дворе. По всей Москве, по всей Руси на устах одна молитва: «Чистый четверг, от червей и от всякого гада сохрани и помилуй на долгое время!» А ещё хозяйки овсяный кисель варили, на двор с ним выходили, мороз заклинали: «Мороз, мороз, иди кисель есть! Не бей нашу рожь, не бей наш овёс, а бей быльник да крапивник!»

Пасха долго идёт: пока куличи съедят, крашеные яйца детишки перебьют-перелупят да мужики до последней скляницы вино выпьют, до последней ендовы пиво осушат. А там уж и первая пахота пошла...

В эти майские дни на подворье Рязанского епископа появился дьяк Василий Щелкалов и принёс Иеремии долгожданную весть:

— Святейший, можете собираться в путь. Да царь всея Руси Фёдор Иоаннович перед тем к себе приглашает.

К вечеру Иеремия и его спутники отправились во дворец. Патриарх волновался. Он чувствовал, что за долгие месяцы жизни в России полюбил Москву и русский народ, отзывчивый, дружелюбный. И если бы его спросили: хочет ли он уезжать, то патриарх ответил бы, что нет. И сожалел, что не остался на патриаршество с престолом во Владимире. Пугал его султан Амурат, коварный и злой властитель, пугал оттоманов Константинополь. Чуждые Иеремии обычаи уже проникли во всю жизнь бывшей столицы Византии, в ней царили произвол и жестокость. Но Иеремия безропотно покорился Божьему Провидению и своей судьбе, и на душе у него стало легче.

Гостей во дворце встречали царица Ирина и Борис Годунов. Иеремия залюбовался царицей, её благородное лицо светилось умом и добротою. Он подумал, что от царицы Ирины исходит тот неугасимый свет, каким озарена жизнь россиян при царе Фёдоре.

Ирина приблизилась к патриарху, попросила благословения:

— Святейший, мы счастливы днями твоего пребывания в России.

— Радуйся, дщерь Господня непроходимая, радуйся стено и покрове, притекающих к Тебе, дочь царственная, — благословляя Ирину, произнёс Иеремия.

В Золотой палате появился царь Фёдор. Шёл он с достоинством. Следом вошли молодые жёны в белых одеждах, подруги царицы. И прежде, чем сесть к столу, пастыри церкви прочитали молитвы во здравие царского рода. Да просили Всевышнего, чтобы проявил милость, дал Государю наследника.

После молитвы царь Фёдор вручил Иеремии свой вклад на возведение новой патриаршей церкви две тысячи венгерских золотых монет. Потом вошли в Золотую палату слуги и внесли вороха мехов, много серебряной посуды, других подарков. Андрей Щелкалов, который пришёл с царскими слугами, подал Иеремии опись того, что царь подарил ему.

Сделал свой вклад в Царьградскую церковь и Борис Годунов. Он преподнёс Иеремии на драгоценном блюде две тысячи серебряных рублей.

После обеда царь Фёдор попросил, чтобы Иеремия поторопил иерархов церкви:

— Должно им без проволочек Соборной грамотой одобрить учреждение Московского патриаршества, святейший владыко, — сказал царь Фёдор и добавил: — Терпение наше испытано.

Ещё царь передал Иеремии грамоту, в которой писал султану:

«Ты б, брат наш Мурат Салтан, патриарха Иеремию держал в своей области и беречь велел пашам своим так же, как ваши прародители патриархов держали в береженье по старине во всём. Ты бы это сделал для нас».

Иеремия покидал Москву под перезвон церковных колоколов: торжественно и строго звучали они на сей раз. Кортеж шёл по заполненным горожанами московским улицам, в сопровождении многих иерархов. Иов, как и во время проводов патриарха Иоакима, сидел в карете Иеремии. Экипаж был запряжён шестёркою резвых ногайских коней — подарок Бориса Годунова. Следом за каретой патриарха, в каретах, запряжённых дарёными конями, ехали митрополит Мальвазийский и епископ Элассонский. За ними тянулись возы с дарами, с кормом. А замыкал кортеж отряд конных стрельцов, назначенных в сопровождение Борисом, дабы не повторился случай, имевший место при отъезде патриарха Иоакима.

* * *

Едва проводив Иеремию, патриарх Иов стал готовиться к путешествию по епархиям. Он считал, что Русь должна знать своего духовного пастыря в лицо, должна услышать его слово вразумления и наставления. Иов задумал совершить длительную поездку, которая была рассчитана на несколько месяцев. И в конце мая, сразу же после Фалалея-огуречника, Иов выехал в Тверь. Оттуда он наметил себе путь на Новгород, на Псков. Там — поворот на юг, в Смоленск, и дальше — в Туров, Новгород-Северский, Тулу, Нижний Новгород, Владимир. Думал побывать по пути во многих малых городах и весях.

И настали долгие часы путешествия и общения с паствой, со священнослужителями, с безместными попами. Куда бы Иов ни приезжал, в первую очередь собирал безместных попов. И устраивал их всеми доступными ему средствами. В приходы, что были побогаче, он посылал по два-три дополнительных служителя, пристраивал по соборным церквам, давал из патриаршей казны денег на прокорм. Иов считал своим долгом заботиться о всех служителях церкви, которые были без дела.

Странным, однако, было душевное состояние патриарха во время поездки. Его душу угнетали тяжёлые предчувствия. По ночам к нему приходили вещие сны. Эти сны совпадали с описаниями событий в священных писаниях. И чем больше он видел в городах и весях Руси радующихся жизни горожан, земледельцев, тем чаще в его проповедях звучали печальные слова предупреждения о грядущих страданиях. Он обращался к ремесленникам и пахарям, к торговым и служилым людям с призывом к мужеству, терпению. Он наставлял священнослужителей, чтобы раскрепощали народ от власти слепой природы, от страха перед нею, изгоняли языческие обряды. И требовал, чтобы пастыри наставляли паству к смирению перед Богом и Божественным Провидением.

К своему удовлетворению, Иов видел, что семена проповедей падают на благодатную почву. Кто нуждался более, чем ремесленник, чем земледелец, чтобы укрепили их дух в нелёгкой борьбе за кусок хлеба. «Терпение и прилежание в труде — истинные добродетели, дети мои, — говорил Иов. — И что может ещё противопоставить голодной зиме в неурожайный год пахарь? Что, кроме терпения, даст силы выстоять перед мором и стихией? Что, кроме терпения, может утешить мать, потерявшую сына на поле брани?»

Иов нёс слово о терпении не по наитию, не из слепого фанатизма, а по убеждению, озарённый Божественным промыслом. Он готовил народ к тяжёлым испытаниям, которые в радужном тумане восприятия безмятежного времени ещё никто не угадывал.

Между тем сии тяжёлые испытания для русского народа неотвратимо накатывались.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ИСПОВЕДЬ

Ночь, полная тревоги и страха, не предвещающая ничего, кроме ужаса и отчаяния, опустилась на Кремль, на Москву,