предрассветным сном колонисты. Дежурный изо всех сил старался не дремать в это опасное для всех часовых время. Он с ненавистью смотрел на часы не только потому, что они шли медленно, но и потому, что их монотонное тиканье усыпляло. Володя взялся за книгу в коричневой обложке, принесенную кем-то из дневальных, и раскрыл ее на легенде, в которой рассказывалось о свадьбе между сыном Урал-Тау — Уралом и дочерью Иремель-Тау — Ак-Иделью. Калым за девушку Урал внес богатый — все леса, которые росли на его берегу. Хотя свадьба и не состоялась, но по древнему обычаю калыма не вернули. Поэтому сейчас на берегах Урала голая степь, а берега Ак-Идели покрыты густыми лесами...

Веки Володи сами закрывались. Он отложил книгу и, резко поднявшись, пошел по коридору, по очереди заглядывая в комнаты воспитанников. Но и движение не разогнало сон. Наконец он открыл дверь своей комнаты и не успел перешагнуть порог, как удивленно остановился: Саша, его сосед по койке, отчетливо докладывал кому-то:

— Так точно, товарищ капитан третьего ранга! Знаю, не сдобровать, коли враг заметит. Не боюсь. Поверьте мне. Так точно, Александр Матросов.

Володя тихо окликнул:

— Саша!

Матросов ничего не ответил — он спал. Над койками поднялись головы остальных обитателей комнаты — Рашит Габдурахманов выглянул из-под одеяла, а Петенчук даже присел на койке.

— Вам что не спится? — спросил Володя, косясь на товарищей.

— Все мечтал он на море попасть, а угодил в пехоту, — вдруг тихо произнес Рашит.

Володя на цыпочках подошел к постели, одну минуту постоял не двигаясь, будто стараясь удостовериться, спит ли Саша. Матросов лежал на спине, длинные волосы упали на лоб. Он продолжал что-то говорить, но уже неясно и несвязно.

— Эх, не удалось мне попасть с вами! — с грустью прошептал Володя.

Все четверо и в один день подали заявление на имя военкома Кировского района, но призвали только двоих: Рашита и Сашу. И то лишь наполовину удовлетворили их желание — ребята просились сразу на фронт, а их направили в пехотное училище.

Вот сейчас Володя и охранял их сон, вместо того, чтобы самому собираться в путь-дорогу... Он снял с вешалки черную шинель — Саша любил все морское, — закрыл ею Матросова, потом круто повернулся и вышел.

Ребята молча и внимательно следили за всеми движениями Володи.

— А все-таки жаль парня, — проговорил Рашит.

Неясно было, кого он жалел: пехотинца, мечтавшего о море, или колониста, не попавшего в пехотное училище. Петенчук промолчал.

Так они больше и не уснули. Саша продолжал выкрикивать команды, обрывки рапортов. Юноши ворочались на матрацах. В комнату через квадраты окон, спрятанных в глубоких нишах, лились холодные струи лунного света. За толстыми, метровыми стенами тихо стонал ветер. Неизвестно, сколько прошло времени.

Вдруг послышался далекий, как бы из-под земли идущий голос:

— Подъем!

Этот сигнал несколько раз повторился на территории колонии, в разных корпусах, затем в коридоре первого корпуса отчетливо раздался голос Володи:

— Подъем! Приглашаю открыть глаза. Сигнал специально по вашей просьбе!

Как обычно, команда чередовалась у него с шуткой. Все вскочили на ноги, где-то внизу хлопали дверями.

— Ты что поднялся, Саша? — удивился Петенчук. — Вам сегодня по всем законам положена льгота.

Он положил голову на ладонь, чтобы показать, как сладко бы он дремал.

Рашит засмеялся, но не поднялся.

— Поступило два предложения: не спать и спать. Я за второе предложение, — проговорил он, потягиваясь.

Стали одеваться. Рашит начал было намекать на то, как ночью некоторые товарищи докладывают судовым офицерам, но Петенчук многозначительно подмигнул, давая понять, что есть более серьезный разговор.

— Ребята, едете в училище, а даже чемоданов у вас нет. Забирайте мой, он мне не нужен... Вам на двоих как раз.

Рашит с удивлением взглянул на товарища. Откровенно говоря, он не ожидал такой щедрости. Большой зеленый чемодан из фанеры был гордостью Петенчука и вдруг...

— Придумал же, — засмеялся Саша. — Пока нам нечего класть в чемодан. Полотенце и зубная щетка уместятся и в кармане. Оставь его себе.

Петенчук взволнованно начал настаивать, жестикулируя, горячо убеждая:

— От меня, братцы, на память. Хотите обидеть?

Пришлось согласиться. Позвали на физзарядку. Саша крикнул дневальному:

— Выходим!

Во время физзарядки Саша любил заниматься боксом. Он стоял против худощавого, рослого Рашита; невысокая плотная фигура его сжалась, собралась, даже голова, казалось, ушла в плечи. Они наносили друг другу короткие, молниеносные удары. Физзарядка кончилась, колонисты, не скрывая восхищения, как зачарованные, следили за боксерами. Вдруг колонисты услышали насмешливый выкрик:

— Храбрецы! Из Уфы врагу грозитесь?! Может, оттого легче будет нашим...

Это крикнул Рыжий. Присутствующие с любопытством ждали, чем это кончится. Ни Рашит, ни тем более Саша не отличались умением прощать обиду. Однако Матросов, опустив кулаки, сказал с улыбкой:

— Про нас еще услышите, за это ручаться можно. А вот Рыжий навряд ли живого фашиста увидит...

Кругом засмеялись. Миролюбивый тон Саши всех удивил. Колонисты не догадывались, что творится в душе юноши. Хотя в течение последних трех месяцев он жил мечтой как можно скорее попасть на фронт, готовился к этому, но не думал, что так тяжело будет расставаться с колонией, с ребятами. Даже с тем же Рыжим...

В шумной столовой отъезжающих окружили все колонисты: по их адресу сыпались бесконечные шутки, им давалось немало советов, оказывались мелкие услуги: уступали первую тарелку каши, малыши бегали на кухню за ложками.

Не допив кофе, Матросов вдруг встал и сказал другу:

— Пошли, что ли?

Он вышел из столовой печальным и озабоченным. Во дворе их окликнули:

— Тетя Таня вас приглашает!

Повар тетя Таня, увидев ребят, всплакнула:

— Кто знает, может, я вас больше и не увижу,— проговорила она, вытирая слезы фартуком.

— Ай, ай, зачем плачем? — вскричал Рашит.

— На самом деле, — засуетилась женщина. — Кофе хоть напились?

Ребята ее успокоили. Она взяла со стола вкусно пахнущие пирожки с мясом и, завертывая их в газету, приговаривала:

— Еще не раз вспомните мои щи да кашу.

После столовой к добровольцам вдруг присоединился Митька Кислород. Одним словом, с этой минуты верной тенью заделался. Не отставал от них ни на шаг, точно какое задание получил.

Сперва Матросов будто и не замечал его. В такой день любой бы колонист не прочь составить им компанию, как ни говори, — фронтовики. Пусть будущие, но солдаты.

Даже тогда, когда они свернули в школу, Митька последовал