— Я из тех, кому мужчины причиняли в жизни только зло, — пояснила Ольга. — Моя сестра погибла из-за них. Ее изнасиловали, и она повесилась. Так что не строй иллюзий.

— Это были джигиты из «Терека»? — догадался Геннадий Ильич.

Ольге расхотелось врать и юлить.

— Да, — произнесла она без пафоса.

— Умница, — сказал он, отворяя перед ней дверь в подъезд. — Хотя я по-прежнему на тебя сердит. Рахман был мой.

— Тане было тридцать, — сказала Ольга, когда они поднимались на третий этаж. — Я не помню, как она выглядела при жизни. Перед глазами стоит только это ужасное синее лицо… Тебе приходилось видеть повешенных?

Геннадий Ильич помедлил с ответом. Он вздохнул и сказал:

— Мне много чего приходилось. Я ведь участковым работал. Опыт богатый, смею тебя заверить. Прошу…

Простая деревянная дверь открылась перед Ольгой. Она переступила порог, прислушиваясь к своим ощущениям. В чужих квартирах всегда чем-нибудь пахнет, и эта не являлась исключением. Ничего особо неприятного или раздражающего. Ольга наклонилась, чтобы поскорее избавиться от чужих сапог. Их прикосновение к ногам заставляло чувствовать себя напряженно.

Геннадий Ильич предложил ей тапки. Она поспешно мотнула головой:

— Нет, спасибо.

— Новые, — сказал он. — Ни разу не надеванные. Люся для будущей невесты берегла. Все ждала, что Сергей девушку домой приведет.

— И где сейчас Люся? — насторожилась Ольга.

Геннадий Ильич принял у нее пальто, спрятал в шкаф и ответил:

— В могиле. Сердечный приступ. Я ей про смерть сына сообщил, у нее сердце и не выдержало.

— Ужас.

Он нахмурился и оборвал разговор на эту тему:

— Проходи. Вот комната, в которой ты будешь спать. Как я предупреждал, на полу. Диван Сережин. Не хочу на него никого пускать.

Ольга осмотрела себя и только теперь осознала, как ужасно выглядит в порванной и местами обгоревшей одежде. Она осторожно потянула носом. От нее пахло преимущественно гарью, но искупаться бы все равно не мешало.

— Я не сказала, что останусь ночевать, — произнесла она.

— Вздор, — сказал на это Геннадий Ильич. — Возле твоего дома уже засада. Все близкие под наблюдением, все телефоны на прослушке. С терроризмом не шутят.

— Это был не терроризм!

— В чистом виде, — отрезал он. — Пожизненный срок тебе обеспечен, Оля. Я бывший мент и знаю, о чем говорю. Даже не надейся вернуться в прошлую жизнь. От мобильника, кстати, придется избавиться. И к банкоматам не суйся. Моментально вычислят и повяжут.

Она прошлась по комнате и чуть было не опустилась на диван, но вовремя спохватилась.

— Ничего, — сказал Геннадий Ильич. — Сидеть можно.

— Когда я пошла на это, — пробормотала Ольга, — я как-то не очень думала о последствиях.

— Обычно все преступления так и совершаются.

— Знаешь что! Прекрати называть меня преступницей!

Он смерил ее равнодушным взглядом и пожал плечами:

— Постараюсь. Не стоит относиться к этому так болезненно. С точки зрения закона, я тоже преступник. Тройное убийство и пособничество терроризму. Это тоже на пожизненное тянет.

— И что дальше? — спросила Ольга. — Есть способ избежать срока? Или всю жизнь придется прятаться?

— Я об этом пока не думал, — сказал Геннадий Ильич. — У меня сейчас другая цель. Первоочередная.

— Какая?

— Перебить всех бандитов в городе, — невозмутимо ответил он. — Такую цель я перед собой поставил.

Она хотела недоверчиво ухмыльнуться, но вдруг поняла, что этот человек не шутит и не рисуется.

— Не слишком… э-э… масштабно?

— В самый раз, — сказал Геннадий Ильич. — Мне нужна великая цель, важная. Иначе дальше жить не получится. Сопьюсь или сломаюсь.

Ольга поймала себя на том, что кусает губу. Она сама не очень хорошо представляла себе, как станет жить без Тани. У нее никого не осталось, и она с ужасом подумала о тысячах вечеров и ночей одиночества, поджидающих ее впереди. Собаку завести, что ли? Но Ольга терпеть не могла собак. Кошек она тоже не любила. Оставались аквариумные рыбки. Или попугайчики. Ей стало не по себе. Она поежилась и взяла себя за плечи.

— Тебе нужно принять горячую ванну, — сказал Геннадий Ильич. — Я совсем забыл спросить по запарке: ожоги у тебя есть? Раны? Переломы?

— Кажется, нет, — ответила она немного удивленно. — Я за перегородкой стояла, когда рвануло.

— Взрывчатку где взяла?

Ольга бросила на него настороженный взгляд:

— Сама сделала. А что?

— Ладно, потом расскажешь, — махнул он рукой. — Пойдем, ванную комнату покажу. Пока будешь купаться, я тебе какую-нибудь одежду подберу.

— Нет! — вырвалось у Ольги.

Геннадий Ильич поднял брови:

— Собираешься ходить голой? Я — против.

Первая мысль была: «Как же, разогналась!» Вторая: «Интересно, почему это он против?»

От Ольгиной блузки остались лишь никуда не годные лохмотья, юбка была перепачкана, колготки разлезлись, а белье нуждалось в срочной стирке. Ей оставалось лишь обратить разговор в шутку, как это сделал хозяин дома.

— Раз ты против, то не буду, уговорил. Только не нужно ничего обтягивающего, ладно? Я люблю одежду свободную и теплую.

Геннадий Ильич кивнул и сделал приглашающий жест в сторону ванной комнаты. Войдя туда, Ольга поспешила закрыться, разделась, забралась в ванну и лишь потом вспомнила, что намеревалась не только искупаться, но и постираться. Как же она возьмет одежду?

В дверь стукнули. Она инстинктивно приняла классическую позу купальщицы, застигнутой врасплох, и нервно крикнула:

— Что?

— Одежда висит на ручке двери, — сообщил голос Геннадия Ильича. — Я в комнате. Чувствуй себя свободно.

Подкравшись к двери, Ольга приложила ухо к щели и стала слушать. Шаги удалились, заработал телевизор или радиоприемник. Вся покрывшись мурашками, с затвердевшими сосками и похолодевшими ногами, Ольга распахнула дверь. От резкого движения ворох одежды соскользнул с ручки и упал на пол. Сердце Ольги подпрыгнуло. Она схватила одежду, заперлась и прижалась к двери, переводя дыхание, как после пробежки.

Взрыв в «Тереке» показали даже по центральному телевидению. Это означало, что дело получило самую широкую огласку. Лишь бы следственную бригаду из столицы не прислали, размышлял Геннадий Ильич, устроившийся в кресле перед телевизором с пультом в руке.

Было утро. Солнце взошло в морозной дымке, деревья были покрыты инеем, над городом стояли столбы белого дыма, свидетельствующие об абсолютно безветренной погоде.