— Сейчас не играют реквием, — сказал Геннадий Ильич. — Даже на похоронах. Не актуально.

— Я знаю, — кивнула она.

Он окинул ее внимательным взглядом и ушел. Оставшись одна, она спросила себя, а не лучше ли сбежать, пока не поздно? Что она знает об этом Геннадии Ильиче Карачае, кроме того, что у него простое мужественное лицо, твердая рука, жесткий характер и напористая манера общения? Может быть, он все наврал. Может быть, не было у него никакой жены или он ее сам убил, а теперь изображает вселенскую скорбь. Но нет. Чем-чем, а лицемерием Карачай не страдал. Был прям и бесхитростен, насколько Ольга могла судить. И, в конце концов, пригласил он ее не в безлюдном месте прогуляться, а к себе домой. В подъезде у него, несомненно, есть соседи, так что только последний дурак повел бы себя столь безрассудно и вызывающе.

Конечно, если Геннадий Ильич не псих. Вероятность невелика, однако она существует. Рискнуть? Придется рискнуть.

Приняв решение, Ольга расслабилась. Что будет, то будет, а чему быть, того не миновать. Она уже перешла ту черту, до которой существовали закон, мораль, основы порядка и прочие атрибуты цивилизации. Дальше начиналось беззаконие. Отныне Ольга Каретникова была в глазах закона убийцей, террористкой. Но она плевать хотела на этот закон, не защитивший ее сестру и не покаравший преступников. Она действовала на свой страх и риск, руководствуясь лишь собственным умом, совестью и интуицией.

При формальном подходе Олину сестру никто не убивал, она сама наложила на себя руки. Взяла и повесилась. Вот так сильно ей не хотелось жить, что забралась на табурет и сунула голову в петлю. Это случилось на следующий день после суда. Таня окончательно поняла, что искать справедливости бесполезно и что подонки, поглумившиеся над ней, могут снова проделать это и ничего им не будет. Явятся в суд, станут отрицать свою вину, и их отпустят. Допрашивать будут только их жертву. Позориться будет она. И в полиции, и в суде, и на людях. Люди будут смотреть ей вслед и ханжески вздыхать: «Бедняжка! Групповое изнасилование, да еще в извращенной форме. Орально, представляете? Говорят, их пятеро было, прости господи. И чего терпела? Царапалась бы, кусалась… хотя бы для виду…»

Возможно, Таня и услышала подобный шепоток за своей спиной и это ее доконало. Но, скорее всего, мысль о самоубийстве овладела ею еще в зале суда, где у нее выспрашивали подробности во всех деталях, при всем честном народе, а насильники нахально отрицали свою вину, и судья — приличная женщина с лицом, так и просящимся на патриотические плакаты — им верила, а на несчастную Таню смотрела брезгливо, как на вошь. У пятерых осетин имелись алиби и свидетели — они сами. У Танечки Каретниковой не было ничего, кроме заявления и ее собственных показаний.

Так и ушла оплеванная, униженная. Как до этого — из проклятого «Терека». Ее завез туда таксист, когда она возвращалась с ночного дежурства в больнице. Он был выходцем из Осетии и, надо полагать, решил сделать приятное своим соотечественникам. Среди них был владелец ресторана, известный бандит по кличке Рахмат. Сам он участия в забаве не принимал, а только наблюдал и руководил подручными, кому что делать и как кому стоять, чтобы не заслонять обзор. Теперь этот любитель эротических шоу лишился и глаз, и головы, и приятных воспоминаний. Ольга не сомневалась в этом. Взрывное устройство находилось слишком близко от Рахмана, чтобы он выжил.

Таня почти не разговаривала с Ольгой о случившемся, держала в себе и не посвящала в детали. Это была запретная тема. Стоило заговорить с ней об этом, как она вся каменела и замыкалась в себе. Лишь один раз она сама завела разговор на эту тему. Сказала:

— Ты, Оля, думай что хочешь, но я бы убила их, если бы смогла. Всех.

— Я тоже, — сказала Ольга не задумываясь.

— Они мне гадость какую-то вкололи, — продолжала Таня ровным, совершенно безэмоциональным тоном. — Не то чтобы я отключилась, но мне было все равно. Тогда — все равно. Я была как в тумане. Они смеялись. Приговаривали: «Хочешь еще? Хочешь? Нравится, да?» Я помню. Это хуже всего, что я помню. Потому что тогда я была как бы не я, а потом стала собой. И теперь меня это убивает. Мне жить не хочется».

Ольга стала успокаивать сестру, говоря, что все пройдет, и прочие расхожие глупости. Слова падали в никуда. Они совершенно не задевали Таниного сознания. Глаза ее оставались пустыми.

— Не надо, — сказала она наконец. — Не поможет.

— А что поможет? — быстро спросила Ольга. — Я что хочешь сделаю, только скажи.

— Сказать?

— Конечно!

Во взгляде Тани промелькнуло что-то похожее на интерес к жизни.

— Давай убьем их, — сказала она. — Хотя бы главного. Я засыпаю, а он смотрит, смотрит, как тогда… Это невыносимо!

— Не горячись, сестренка, — забормотала Ольга, привлекая ее к себе. — Хочешь, чтобы нас посадили, а эти твари на свободе бегали? Мы им не предоставим такого удовольствия. Мы подождем приговора, а потом посмотрим, как их возьмут под стражу прямо в зале суда.

Разговор состоялся накануне первого заседания. Потом было еще два. Никого под стражу не взяли. Зато Таню снимали все, кому не лень, и ее история широко освещалась в Интернете. Каких только гадостей там ни писали! Когда она повесилась и была увезена на экспертизу, Ольга просмотрела послания, приходившие на ее страничку в «Фейсбуке». Ей ничего не нужно было объяснять. Если бы она прочитала о себе такое, неизвестно, как бы она сама отреагировала.

На следующий день после похорон Ольга отправилась в «Терек» и устроилась там официанткой с испытательным сроком. Служба безопасности у Рахмана, если такая существовала, никуда не годилась. Никто не обратил внимания на совпадение фамилий сестер. Наверное, бандиты уже и забыли, как звали девушку, над которой они надругались. Такое в ресторане происходило довольно часто. Ольгу и саму поимели два раза. Пришлось стерпеть. Она не собиралась терять место работы. Она не знала еще, как именно расправится с Рахманом, она присматривалась и размышляла.

А потом судьба подбросила ей подсказку в лице Алика Осипова.

Дверь машины отворилась, Геннадий Ильич сунул Ольге одежду:

— Одевайся и пошли. Замерзла?

— Есть немного…

Она пристукнула зубами.

— Сейчас согреемся.

Ольга, застегивавшая сапог, подняла голову и посмотрела на Геннадия Ильича сквозь каштановые пряди волос:

— Я пить с тобой не буду.

— Я с тобой тоже, — заверил ее он. — Неизвестно еще, что ты за птица. Сначала присмотреться надо. Не обижайся, но спать тебе придется на полу. И никакого флирта, обещаешь?

Его грубоватый простецкий юмор Ольге понравился. Она не улыбнулась, но закончила обуваться и пошла за Геннадием Ильичем.

— Насчет флирта можешь быть спокоен, — сказала она. — Мужчины для меня существуют постольку поскольку.

— Ты из розовых? — осведомился он. — Или как вы еще называетесь?