сжигания, в сочетании с интерпретацией настойчиво повторяющихся привычек, разделяемых всеми, кто знал умершего как незримое присутствие агента, как дух, своего рода виртуальная личность, созданная беспокойным сознанием выживших, и почти такая же яркая и сильная, как живой человек.

Какую роль в этом играет язык, если вообще играет? Неужели мы единственный вид млекопитающих, который хоронит своих мертвецов, потому что мы единственный вид, который может говорить о том, что нас объединяет, когда мы сталкиваемся со свежим трупом? Показывает ли практика захоронения неандертальцев, что они должны были обладать полноценным языком? Это одни из тех вопросов, на которые мы должны попытаться ответить. Языки мира хорошо снабжены глаголами для основных видов манипуляции убеждениями и желаниями: мы притворяемся и лжем, а также блефуем, подозреваем, льстим, хвастаемся, искушаем, отговариваем, приказываем, запрещаем и не подчиняемся, например. Была ли наша виртуозность как природных психологов предпосылкой для языковых способностей, или же наоборот: использование языка сделало возможными наши психологические таланты? Это еще одна спорная область современных исследований, и, вероятно, правда, как это часто бывает, заключается в том, что имел место коэволюционный процесс, когда каждый талант питал другой. Возможно, сам акт вербальной коммуникации требует некоторой оценки интенциональности третьего порядка: Я должен хотеть, чтобы вы поняли, что я пытаюсь вас информировать, заставить вас поверить в то, что я говорю (Grice, 1957, 1969; Dennett, 1978; но см. также Sperber and Wilson, 1986). Но, подобно птенцу кукушки, ребенок может начать действовать совершенно неуверенно, добиваясь успешной коммуникации без какого-либо рефлексивного понимания структуры, лежащей в основе всей интенциональной коммуникации, даже не осознавая, что он вообще общается.

Как только вы начнете разговаривать (с другими людьми), вы будете купаться в новых словах, некоторые из которых вы более или менее понимаете; некоторые из этих объектов восприятия, такие как слова "притворяться" и "хвастаться" и "искушать" помогут привлечь и сфокусировать ваше внимание на случаях притворства, хвастовства и искушения, что даст вам много недорогой практики в народной психологии. В то время как шимпанзе и некоторые другие млекопитающие также могут быть "природными психологами", как Николас Хамфри (1978) назвал их так: поскольку им не хватает языка, они никогда не могут сравнивать заметки или обсуждать случаи с другими естественными психологами. Артикуляция интенциональной позиции в вербальной коммуникации не только повышает чувствительность, дискриминацию и разносторонность отдельных народных психологов, но также увеличивает и усложняет народно-психологические феномены, на которые они обращают внимание. Лиса может быть хитрой, но человек, который может польстить вам, заявив, что вы хитры, как лиса, имеет в рукаве больше хитростей, чем лиса, причем с большим отрывом.

Язык давал нам возможность напоминать себе о вещах, не представленных в данный момент нашим чувствам, останавливаться на темах, которые иначе были бы неуловимы, и это приводило в фокус виртуальный мир воображения, населенный агентами, которые имели для нас наибольшее значение, как живыми, но отсутствующими, так и мертвыми, которые ушли, но не забыты. Освобожденные от корректирующего давления дальнейших реальных встреч в реальном мире, эти виртуальные агенты могли свободно развиваться в нашем сознании, усиливая нашу тоску или наш ужас. Отсутствие заставляет сердце становиться счастливее, или - если отсутствующий был несколько пугающим в реальности - более пугающим. Это не привело наших предков к религии, но заставило их упорно и даже навязчиво репетировать и разрабатывать некоторые привычки мышления.

 

Экстраполируя человеческую предысторию с помощью биологического мышления, мы можем предположить, что народные религии возникли без сознательного и преднамеренного замысла, так же как и языки, в результате взаимозависимых процессов биологической и культурной эволюции. В основе человеческой веры в богов лежит инстинкт: склонность приписывать агентность - убеждения, желания и другие психические состояния - всему сложному, что движется.

Ложные тревоги, вызванные нашей чрезмерной склонностью искать агентов везде, где происходит действие, - это раздражители вокруг которых вырастают жемчужины религии. Распространяются только лучшие, наиболее благоприятные для разума варианты, удовлетворяющие - или кажущиеся удовлетворяющими - глубокие психологические и физические потребности, а затем они совершенствуются в ходе непрерывной селекции.

 

 

ГЛАВА 5. Религия, первые дни

 

Слишком много агентов: конкуренция за место для репетиций

Я мог бы медленно и успокаивающе повторять про себя список прекрасных цитат, принадлежащих глубоким умам, - если бы я мог вспомнить хоть одну из них.

-Дороти Паркер

 

То, что начиналось как полезная роскошь, дающая вам преимущество в быстро меняющемся мире, превращается в предмет первой необходимости. Сегодня мы все задаемся вопросом, как бы мы могли жить без телефонов, водительских прав, кредитных карт и компьютеров. Так было и с языком, и с намеренной позицией. То, что начиналось как хороший трюк, быстро стало практической необходимостью человеческой жизни, поскольку наши предки становились все более и более социальными, все более и более языковыми. И, как уже отмечалось в более простом случае с HADD, существует возможность слишком многого из хорошего. Продолжение переживания присутствия ушедших знакомых в виде призраков - не единственное превышение интенциональной позиции в жизни наших предков. Практика чрезмерного приписывания намерений движущимся предметам в окружающей среде называется анимизмом, буквально наделяя движитель душой (лат. anima).

Их компьютеры демонстрируют ископаемые следы анимизма. Вероятно, они не воспринимают свои речевые акты всерьез, а просто предаются тому, что помогает им чувствовать себя лучше. Тот факт, что это действительно помогает им чувствовать себя лучше и, по-видимому, используется людьми всех культур, говорит о том, насколько глубоко укоренилось в человеческой биологии стремление относиться к вещам - особенно к тем, которые вызывают разочарование.

как агентов с верованиями и желаниями. Но если сегодня наши приступы анимизма, как правило, носят ироничный и смягченный характер, то было время, когда желание реки течь к морю, благотворные или злые намерения дождевых облаков воспринимались настолько буквально и серьезно, что могли стать вопросом жизни и смерти - например, для тех бедных душ, которых приносили в жертву, чтобы удовлетворить ненасытные желания бога дождя.

Простые формы того, что мы можем назвать практическим анимизмом, возможно, вовсе не ошибки, а чрезвычайно полезные способы отслеживания тенденций созданных вещей, живых или артефактных. Садоводу, который пытается выяснить, что предпочитают его различные цветы и овощи, или уговаривает ветку кизила подумать, что наступила весна, и раскрыть бутоны, занося ее в помещение, где тепло, не нужно перебарщивать и гадать, о чем мечтают ее петунии. Даже непродуманные физические системы иногда полезно описывать в намеренных или анимистических терминах: река не стремится буквально вернуться в океан, но вода, как говорится, ищет свой уровень, а молния ищет наилучший путь к земле.