– Тяжело тебе, – согласилась Молинка. – И много вас таких?

– Да вся дружина, почитай. Воюем много, каждый раз ополчение собирать князю некогда. Да и мужики, они ж такие – весной у них гарь и пахота, летом рубка и сенокос, к осени жатва…

– Да и в руках, кроме топора, не держали ничего, – поддержал его отрок по прозвищу Комар. – На медведя с рогатиной могут выйти, это да, кто посмелее и покрепче, а с хазарами воевать – это тебе не медведи! Хазары конным строем воюют, а тут ты с топором, стоишь, как дурак! Уметь надо! А мужику учиться когда? Ему работать надо!

– Вот князь и собирает себе такую дружину, чтобы всегда под рукой была, – поддержал Колосоха. – Чтобы, значит, ни пахать, ни сеять, ни жать, а только воевать, зато когда надо, тогда и пойдем, хоть тебе летом, хоть зимой, хоть днем, хоть ночью.

– И чтобы с копьем, с секирой, с мечом, у кого есть, и все такое. Мы все можем!

– У вас на Угре нет дружины такой?

– У нас бойники есть.

– Да бойники ваши! – Бессон презрительно сплюнул. – Мелкота, мальцы беспортошные. Кому семнадцать-восемнадцать стукнет – обратно домой просится, в род, там мать, бабка да невеста ждет приготовленная, все такое. Вот мы – другое дело.

– А не скучно – без рода, без жены…

– Без жены, конечно, скучновато, – согласился Колосоха. – Ну, там, на гуляньях, опять же. Мы же – соколы! – Он гордо приосанился, и Молинка улыбнулась. – Нам любая девка рада. На посиделки зимой нас только так зазывают! Угощают еще.

Парни заулыбались приятным воспоминаниям.

– А что, мы и жениться можем! – заверял Комар. – Вон, Набежка, Гудияров оружник, женился же! С Дона столько серебра привез – избу поставил, корову купил, все купил! Чего же не жениться?

– Да, а коли убьют? – вздохнул Колосоха. – Я вон тоже прошлой осенью хотел, уж больно была Льнянка у Прозябы-кузнеца хороша! Так бы прям и женился! А то подумал – ну как убьют меня, куда она денется? В род назад пойдет – род, может, и не прогонит, а возьмет ее вдовой кто-то за себя? Да еще с дитями! Что ей маяться? Так и не стал…

– Думаю, зря ты… забоялся, – сказал немолодой оружник, до того молчавший.

– Не надо говорить, что убьют, – тихо сказала Молинка. Ей было жаль этих совсем не плохих парней, которые не знали своего рода и почти не имели надежды увидеть собственных детей и внуков, оставить след на земле. – Накличешь еще, ну зачем?

Пока Молинка развлекала отроков приятной беседой, Лютава вернулась во двор. В этот священный для всей земли день ее чувства обострились, и она точно знала: в ближайшее время что-то произойдет. Она ждала вестей и совсем не удивилась, когда в светлых сумерках мелькнула крупная черная птица. Ворон, усевшийся между двух старых коровьих черепов на кольях тына, казался вестником богов, и Лютава смотрела на него с трепетом волнения и радости. Она узнала эту птицу, хотя видела всего несколько раз в жизни.

Что-то мягко постучало в ее «навье оконце», приглашая выглянуть. Сегодня, когда преграда между Явью и Навью была тоньше паутины, для знающих людей переход не стоил вовсе никакого труда. Не закрывая глаз, только усилием воли, Лютава устремила взгляд за грань… и увидела Черного Ворона в человеческом облике. Старший из трех сыновей Велеса, брат Лютомера по божественному отцу, оказался рослым мужчиной средних лет, с явной примесью хазарской крови: об этом говорили высокие скулы и немного скошенные уголки глаз, черная бородка, длинные черные волосы.

– Здравствуй, девица. – Черный Ворон улыбнулся ей. – Не ждала?

– Ждала, – горячо ответила потрясенная и восхищенная Лютава. – Ждала. Здравствуй, Черный Ворон. Это брат мой тебя прислал?

– Попросил меня средний брат тебя найти, а как же брату отказать?

– Где он? Скоро ли придет за мной?

– Да сейчас и придет, как только я ему весть подам. Вы же обе тут? А сторожей пятеро?

– Да.

– Трудно ему сюда пробраться. Шум поднимать, пока все войско рядом, он не хочет. А без шума пройти – как ни отводи глаза, а здесь есть кому и не таких учуять. Ведь так?

– Так. – Лютава подумала о Чернаве и Семиславе.

Где бы ни витала этим вечером женщина-лебедь, обмануть ее и замести следы, чтобы не нашла, будет непросто даже Лютомеру.

– Выйти бы вам самим до леса. А там уж…

– Погоди, может, Молинка сейчас сторожей уговорит – нас и выпустят.

– Если что – идите к лесу. – Ворон показал направление. – Он там.

– Лютава, где ты? – вдруг закричал от ворот голос Молинки. – Иди сюда скорей!

Лютава поспешно выскочила из Нави – и снова увидела лишь птицу, сидящую меж двух белых рогатых черепов.

А возле ворот ждали важные гости – Лютава даже оторопела слегка. В сопровождении двух десятков своих отроков за ними явились старшие княжичи – Твердислав и Ярогнев. И отроки, и княжичи нарядились в праздничные рубахи, отделанные полосками шелка и вышитые купальскими узорами, подпоясались цветными ткаными поясами, тоже с узорами этого дня. На пальцах юных воинов блестели золотые и серебряные перстни, многие – восточной работы, взятые как добыча, в ухе у Твердислава покачивалась золотая серьга с красным камешком.

– Что же вы, девушки, не готовы, не прибраны? – насмешливо осведомился Твердислав, окидывая взглядом угренских княжон, одетых в те же белые вздевалки, по виду неотличимых от простых девок.

Не имея возможности выйти, они даже по венку себе не сплели. Весь вид Твердислава выражал снисходительное презрение – еще бы, у него ведь имелся взятый у хазар кожаный пояс с множеством узорных серебряных бляшек.

Но Лютаву было не так легко смутить, и под ответным взглядом, снисходительно-насмешливым, уже Твердислав почувствовал себя дураком, который вырядился, будто ярильская береза, что мужчине уж никак не к лицу.

– Ну, что ты, Твердята, девушек смущаешь, – пришел ему на помощь Ярогнев, или Ярко, как его звали в семье. – Они в любых нарядах хороши, березки стройные, лебеди белые. Мы за вами, девушки. Не откажите погулять с нами – ведь Купала, а кто не выйдет на Купалу, тот мхом зарастет, как пень-колода!

Единственный сын покойного князя Рудомера и наследник гостиловского стола сам был хорош, как Ярила – молодой, красивый, учтивый и, видимо, добросердечный и дружелюбный. У него было открытое лицо с большими голубыми глазами и мягкой ямочкой на подбородке, а светло-русые волосы вились крупными кольцами, красиво обрамляя высокий лоб. Слегка его портила только неуместная морщина на щеке – но, приглядевшись, девушки поняли, что это не морщина, а шрам от неудачно зажившей раны. Княжич, выросший в землях, куда дотягивались руки Хазарского каганата, выходил на поля сражений с двенадцати-тринадцати лет.

– А князь разрешил? – осведомилась Молинка, многозначительно заглядывая в его голубые глаза.

– Разрешил. – Ярко чуть улыбнулся, на миг опустил глаза. Видимо, несмотря на свою красоту, он обладал мягким и впечатлительным сердцем, и цветущая прелесть Молинки его смущала. – Сказал, не годится, чтобы девы молодые в Купалу взаперти сидели…