и немедленно проглотил. – Ты только смотри: наши поля не тронь и костер в кукурузе не зажигай. Иди себе с миром – а в кукурузе тебя сторожа точно подстрелят.

– Я мертвая душа, – говорил с набитым ртом Постников, яростно пережевывая вкуснейшее тесто, пропитанное рыбьим ароматом. – У меня документов никаких нет. А поля ваши на что мне сдались? Возьмите меня в батраки – я работы в поле не боюсь, могу и технику освоить. Хотя бы на несколько дней?

Женщина воззрилась на него с искренним ужасом. У нее были красноватые глаза в мельчайших капиллярных прожилках.

– Сколько вас теперь, несчастных, мыкается, – колеблясь, ответила она и вздохнула чрезвычайно тяжело. – Ну, куда ж тебя такого облезлого прогонять?.. Что ж, идем – но ничего не обещаю. Только сам потом не пожалей!

Они пошли по тропинке через кукурузную сельву, и в самом скором времени поверх коричневых макушек вылезла пара дымовых труб, показалась красная крыша.

– Как называется это место?

– Это поместье и фабрика моего мужа. Его зовут Хаттаб, только это не настоящее имя, а вроде клички.

Заросли расступились, и показался дом, крепко сидевший среди хозяйственных построек. Даже не дом – а небольшой прочный замок. Приземистый, о двух этажах, с броневого цвета темно-серым сайдингом и под солидной коричневой черепицей, с небольшими окнами, похожими на прищуренные бойницы. Сбоку на бетонированной стоянке под навесом стоял трактор и неведомая полевая техника, там были люди, притом некоторые из них с оружием.

– Это и есть Хаттаб-Хаус, – сказала черная женщина. – Я буду говорить, а ты лучше помалкивай и вообще постарайся его не злить.

Постников остался на широком крыльце с прочными чугунными перилами, а его спутница вошла в дом. Рабочие поглядывали на него косо. Через минуту внутри хлопнула дверь или выстрел, зарычал неведомый зверь, а потом мужской бас вскричал с властной и ленивой расстановкой:

– …кормить всяких прощелыг? Елизавета! Сама знаешь что, ты – тупая курица!

По крайней мере, так смог разобрать Постников. Он еле стоял, обвиснув на перилах. Его ноги решительно отказывались двигаться дальше.

Елизаветой, очевидно, и звали ту женщину в черном. Еще через полминуты приоткрылась окованная металлом дверь и женщина молча поманила Постникова. В полутемной гостиной, несмотря на ее огромную величину, было уютно, как в любом обжитом доме. Светился в дальнем углу книжным светом теплый торшер, и он позволял немного видеть темные стены, увешанные саблями и кинжалами. Еще там полыхал световой фантом – по 3D телевизору шли местные новости. В столбе проектора копошились миниатюрные полицейские, тянули преграждающие ленты и укладывали пластиковые мешки в медицинский фургон. «Дарах» – выхватил Постников знакомое слово в прыгающей скороговорке диктора.

Стены большого зала были обшиты панелями, похоже, из натурального дуба. На его темной и шероховатой поверхности проступила примечательная картина. Она изображала какой-то неизвестный город. Торшерный свет мягко вынимал из мрака удивительной красоты огромную каменную лестницу и некий храм не храм – а дворец, замкнутый в ужасно аляповатую позолоченную раму. Над ступенями висел радугой каскад фонтанов и в небе были прозрачные серебряные блики, а рядом серебряное озерное зеркало отражало перистые облака и вершину горы. По неизвестной причине от этой картины сердце Постникова сжалось в мгновенной тоске.

Услышав густое сопение, он пригляделся и увидел хозяина дома. Посреди низкой кушетки на красном ковровом покрывале сидел в подушках кряжистый, массивный человек лет с виду около шестидесяти, с обильной проседью в черных волосах и с толстой, отъеденной и щетинистой физиономией. Он посапывал крупным носом и неторопливо жевал сушеные бананы, которые вынимал волосатой рукой из бумажного пакета, при этом внимательнейшим образом рассматривая вошедшего. Было ясно как божий день, что это и был тот самый Хаттаб, или «дырка от задницы», если прибегнуть к определению Дервлы Маклафлин. Здоровяк по-воловьи размеренно шевелил черно-седыми челюстями и в тяжелой задумчивости смотрел на гостя. У него были колючие поросячьи глазки.

– Что ты за хрен с горы и какого хера ты здесь делаешь? – наконец, нарушил молчание Хаттаб.

– Разве не видишь – хороший человек, за еду согласен работать, – трусливо промолвила его жена.

– Разве мне много надо? – сказал Постников, согреваясь в дубовой гостиной. – Охапка соломы в сарае и кусок хлеба, А работать я умею и не вор.

– Хороших людей нынче в мертвецкую штабелями набивают, – ответил супруге Хаттаб и назидательно кивнул на полицейские новости.

Постников осознал, что его дело не выгорело.

– У меня здесь фабрика – брюзгливо продолжал Хаттаб. – Фабрика, не санаторий для приезжих дебилов, видите ли. Я сельхозпродуктами занимаюсь – кукурузная мука, консервы, молочные продукты. Здесь работать надо, пахать, понимаете? А у нас, между прочим, бандиты пошаливают. Людей я теряю, это верно.

– Ты бы его проверил? – спросила его жена. – На вирус?

– Да какой-то очень уж завалящий тип, – хмыкнул Хаттаб – Мне доходяги не нужны. Нечего таким тут делать – я таких собаками травлю… И ты сама хороша – тащишь в дом всякую падаль. Дура ты, баба, одно слово! А ты, мертвяк, стой неподвижно – не то пришибу.

Постников, наладившийся было отступить на двор, замер. Хаттаб, пыхтя, как астматик, полез волосатой пятерней под розовую атласную подушку, украшенную красивой золотистой бахромой, и вытянул оттуда что-то вроде ручного фонаря, только без стеклянной линзы – впереди на цилиндрическом корпусе с коротким раструбом был слепой и гладкий белый пластик – и навел этот прибор на пришлого оборванца.

– Оружие есть? – деловито спросил Хаттаб.

– Травматический пистолет.

– Давай.

Забрав ствол, боров с непредсказуемой ловкостью обхлопал Постникова по ногам, груди и спине и стал копаться в его вещевом мешке. От него густо разило пивом. Не найдя более ничего интересного, Хаттаб с презрением отвернулся, поднялся по лестнице и скрылся на втором этаже. Елизавета зашуршала следом за мужем, и они о чем-то неразборчиво толковали несколько минут, причем Хаттаб пару раз с подозрением выглядывал в дверь – наверно, чтобы Постников не стащил ничего или не услышал лишнего. Затем он вышел и с недовольным видом объявил:

– Иди во двор. За тобой присмотрят. Сиди там тихо и не маячь на виду, если пожить охота. Не то мои люди тебя мигом выпотрошат – «мама» сказать не успеешь!

Решение было принято. Многодневная усталость нахлобучилась свинцом на голову и плечи, тупое равнодушие брало верх, и Постников безропотно вышел вслед за Елизаветой, сказавшей, что его накормят.

Они спустились с крыльца и пересекли хозяйственный двор. На нем кипела работа. Несколько истекающих потом и перепачканных пылью людей с натугой таскали тяжелые мешки – похоже, зерно на склад. На