Досада напомнила Марфе Александровне о вчерашней ссоре с сыном. А может, именно из-за сына она принимает происходящее близко к сердцу? Что творится в мире? Марфа Александровна вынула из сумочки пудреницу и посмотрела в зеркальце. Никто не посмеет сказать, что ее время на исходе, ни один из этих мальчишек, понятия не имеющих о приличии. Несколько раз воздушно прикоснувшись пуховкой к носу и подбородку, Марфа Александровна поднялась, затворила кабинет на ключ и направилась на кафедру уголовного процесса к Муминат Эдуардовне. Сафиулину в институте уважали и побаивались все, включая профессоров-мужчин, деканов и самого ректора. Дело не во внешности Муминат и не в ее низком мрачном голосе, не в медленном раздельном выговоре слов, всегда напоминающих окончательный, не подлежащий обжалованию приговор, а в том, как она умела строить из аргументов неприступные крепости. Внушительность ее речи такова, что спорить с ней решались лишь в крайних обстоятельствах. Как и Марфе Александровне, Сафиулиной исполнилось шестьдесят восемь, и многолетнее приятельство давало Антонец надежду на солидарность. Если Марфу Александровну поддержит Сафиулина, значит, дела не так уж плохи.

Кафедра уголовного процесса располагалась этажом ниже. По дороге Марфе Александровне казалось, что встречные студенты и преподаватели поглядывают на нее испытующе, словно выясняя, насколько прочны ее позиции. Разумеется, никому нет никакого дела до кафедры иностранных языков, это она понимает, но как все это неприятно! Перед дверью кабинета Муминат Эдуардовны Антонец задержалась и незаметно оглядела себя: никакого непорядка в одежде или прическе быть не должно. Несмотря на то что они с Муминат подруги. Постучав, Марфа Александровна толкнула дверь.

По кабинету млечно-сизыми слоями лежал табачный дым. Хотя курение в стенах института лет пять как запрещено, правила позволено нарушать двум людям: ректору и Муминат Сафиулиной. Марфа Александровна едва не закашлялась, но удержалась, потому что кашель мог выглядеть как осуждение вредной привычки. Увидев Антонец, Муминат Эдуардовна поздоровалась и несколько раз ткнула сигаретой в пепельницу. Жест напоминал наказание котенка, перепутавшего ковер с лотком. Марфа Александровна села, невольно следя за прямизной спины, и после вежливых фраз о здоровье и погоде перешла к делу. Рассказывая о преступлении Тагерта, она сама удивлялась, что волнуется, как студентка. Впрочем, мудрено не волноваться под таким умным тяжелым взглядом.

Профессор Сафиулина напоминала идола: низкий лоб, огромный нос лилово-розового оттенка, пористый, как пемза, тонкие свинцово-сизые губы, глубоко посаженные внимательные глаза. Впервые видя Муминат Эдуардовну, даже бывалые люди вспоминали о ведьмах, големе и Франкенштейне. Впрочем, сила ума и справедливость суждений Сафиулиной давно и навсегда создали ей репутацию одного из самых авторитетных ученых и профессоров в институте. Грозное безобразие, как ни удивительно, только усиливало этот образ.

Рассказывая о Тагерте, Марфа Александровна старалась говорить выдержанно и не робеть, как ученица. Муминат Эдуардовна слушала молча. Она снова закурила и теперь пускала дым через плечо, оберегая гостью. Когда рассказ Антонец подошел к концу, в дымном воздухе сплеталась тишина. Заглянула лаборантка, но Сафиулина подняла указательный палец, показывая, что сейчас занята более важным делом. Лаборантка, ничуть не испугавшись, улыбнулась и прикрыла дверь. Наконец, кашлянув с каким-то каменным перекатом, Муминат Эдуардовна заговорила:

– Мы преподаем в институте, где учат праву, не так ли. Скажем, на нашей кафедре собраны преподаватели уголовного процесса. Право не существует без процедуры. Так?

– Так, – шепотом согласилась Марфа Александровна, стараясь говорить предельно кратко.

– Институт – это сообщество и подобие государства. Здесь тоже есть граждане и власть, тоже выработаны процедуры для принятия решений. Если в уголовном процессе сторона нарушает процедуру, это часто приводит к проигрышу, даже если по существу эта сторона права.

Марфа Александровна послушно кивала, но вслушивалась не в рассуждения о регламенте, а в температуру голоса, в направление интонаций, в готовность вступиться за нее – и за все поколение советской профессуры пенсионного возраста, и за всех немолодых дам перед напористыми нахальными юнцами, дерзающими занять их место. Муминат Эдуардовна продолжала:

– Если ректорат позволит преподавателям принимать решения помимо кафедры и без согласия заведующих, это неизбежно приведет к ненужности кафедр. Не нужны кафедры, заведующие кафедрами, не нужен и Ученый совет. И ученые звания ни к чему. Просто записываемся на прием к ректору и решаем все наши вопросы. Кому это выгодно? Сможет ли так функционировать институт? Разумеется, не сможет. У нас достаточно сил и средств, чтобы поставить на место любого выскочку, какую бы должность он ни занимал.

Марфе Александровне почудилось, что Муминат имела в виду не одного Тагерта, и немного занервничала, потому что вступать в борьбу с начальством не планировала. Тем не менее теперь она не одна, на ее стороне профессор Сафиулина, это дорогого стоит. За Сафиулиной последуют другие. Захочет ли ректор ссориться со старой профессурой ради какого-то преподавателя латыни? А даже если захочет, что он может противопоставить Ученому совету и корпусу заведующих кафедрами, где ровесников Марфы Александровны большинство?

Прощаясь с Муминат Эдуардовной, Антонец поблагодарила приятельницу, не сдерживая слез. Профессор Сафиулина, не изменившись в лице, легонько потрепала Марфу Александровну по плечу. Рука Муминат Эдуардовны, как и ее взгляд, показалась Марфе Александровне тяжелой. Выйдя из кабинета, она впервые за час глубоко вздохнула, наслаждаясь сравнительной свежестью воздуха. Мелькнула мысль: пропала кофта, теперь будет вонять куревом до конца дней. Марфа Александровна отмахнулась от мысли и ускорила шаг. Спустившись еще на один этаж, она оказалась перед дверью, украшенной табличкой «Заведующая кафедрой земельного права д.ю.н. Р. М. Чельницкая». Табличка разительно отличалась от всех остальных табличек института. Казалось, буквы на табличке – не позолота, а чистое золото. К тому же золотые буквы крупнее и чеканнее, чем у других. Вероятно, эту табличку преподнесли Регине Марковне благодарные ученики или коллеги, так что табличка озаряла золотом весь коридор. Регину Марковну в институте тоже уважали, впрочем, безо всякой робости. В эту дверь Марфа Александровна постучала без раздумий и крепче, чем в дверь сайфиулинского кабинета. «Входите», – раздался слабый высокий голос.

Как обычно, Регина Марковна сидела в кресле, втянув голову в плечи, пока кресло втягивало все остальное. Если случалось писать или подписывать, Регина Марковна придвигалась к столу, голова и плечи ее едва возвышались над столешницей, но именно для Регины Марковны такое положение крайне удобно. Из всех заведующих кафедрами Чельницкая была самой старшей: через год ей исполнялось восемьдесят. При появлении Антонец хозяйка выпростала себя из кресла и, уютно бормоча, как бы напевая приветствие, обняла Марфу Александровну. Для удобства объятий Марфе Александровне пришлось незаметно приопуститься, слегка согнув колени. От шерстяной кофты бирюзового цвета пахло духами «Красная Москва» и немного лекарством. Точнее, сама «Красная Москва» казалась лекарством от всех болезней.

Задав положенные вопросы о детях и самочувствии, подруги умолкли. Молчание длилось