Слушая друга, генерал думал, что еще десять лет назад проблема решилась бы одним телефонным звонком, можно сказать, одним щелчком.

– Если у него, говоришь, связи, лучше сразу предложить ему альтернативу. Чтобы он не четырьмя лапами за место держался, а только двумя.

– Интересный номер. А две другие куда? – попытался засмеяться Водовзводнов.

– Это от тебя зависит. Может за горло хватить, а может к другому креслу потянуться.

Этот взгляд на дело был для Игоря Анисимовича внове. Он тотчас оценил преимущества такого подхода, но принять пока не мог. Награждать предателя за предательство? Соломки ему постелить? Предатель должен понести наказание, его следует выставить на улицу, командировать к разбитому корыту. Пусть раскаивается и страдает!

– А что, зонтики теперь не в моде? – пошутил Водовзводнов.

– Погода переменилась, товарищ. Не те времена. Хотя… – Сметарников поглядел в окно; за окном виднелся угол серого многоэтажного корпуса и моросил невозмутимый дождь. – Если твой Матросов системный человек, он подстраховался не только главой Госкомвуза – кто там сейчас? Винцер? Кинелев? – но и на Старой площади.

– Там у него никого нет, – быстро возразил Водовзводнов, подумал и уточнил: – Раньше не было, я не знакомил.

– Это мы проверим. А есть ли кто-то, кто мог ввести его туда, кроме тебя?

«Караев!» – вспыхнуло и погасло. Он не произнес этого имени, но мгновенно понял то, что, несомненно, понимал и его противник: здесь тот участок фронта, где легче всего совершить прорыв и где нужно усиливать оборону. Или готовить контрнападение. Возвращаясь в институт, Игорь Анисимович чувствовал не успокоение, но силу сосредоточенности. У него появился план.

На каникулах не сиделось дома. За время работы над книгой Тагерт отвык от бездействия и теперь, когда закончилась сессия, не находил себе места. Наконец, одевшись потеплее, он вышел из дому. Сам не понимая зачем, Сергей Генрихович ехал на Бауманскую. Может, оттого, что на Большой Почтовой он впервые вошел в институтскую аудиторию или оттого, что в тех же краях располагалось издательство, выпустившее учебник-словарь. Однако, выйдя из метро, он направился в сторону Басманной и по дороге зашел в Елоховский собор. Дневная служба закончилась, изредка шаркали в гулкой тишине подошвы старухи, отчищавшей скребком пол от воска. Звук скребка сразу обрастал высокой короной прозрачных отзвуков. Свечи разной высоты все еще горели в латунных шандалах перед образами и у алтаря.

Вдруг, поглядев на тонкие восковые стволы и платочки огней, Сергей Генрихович вспомнил елку Кульчицкой. Прошлой весной Варвара Арсеньевна неожиданно получила в наследство огромный дом в Жуковке, продала его и решила оставить преподавание, чтобы пожить в свое удовольствие. Свечи напоминали о рождественской елке, об удивительных украшениях, вроде бы и не являвшихся елочными игрушками, но прекрасно себя чувствовавших на еловых ветвях. Казалось, любую вещь, любого зверя, любого человека можно отлить в стекле, уменьшить, поселить на рождественской хвое. Елка Кульчицкой была одновременно раем, пантеоном и вавилонской башней. Ведь в раю обитают души из разных стран, на каком же языке они разговаривают? На елке они разговаривали безмолвием, поблескиванием, красотой. На этой мысли огоньки нескольких свечей слаженно вздрогнули, потом выправились и снова сделались почти неподвижны.

Начало следующего семестра стало скромным триумфом доцента Тагерта, даже чередой триумфов. Входя в аудиторию, он видел на каждом столе свою новенькую книгу и с трудом удерживался от торжествующей улыбки. В каждой группе непременно находился кто-нибудь, кто задавал вопрос: «А что, это ваш учебник?» Сергей Генрихович ощущал в душе щекотание то ли ангелов, то ли купидонов, то ли стрекоз.

– Однофамильца, – коротко отвечал он и, не выдержав, довольно ухмылялся.

Дорогу от Краснопресненской до института Тагерт теперь любил больше, чем дорогу от метро до дома. В огромном городе с десятью миллионами жителей, большинство из которых за целую жизнь не встретит своих земляков ни разу, на протяжении девятисот метров и примерно десяти минут все, кто попадался Тагерту навстречу, здоровались с ним. Подходя ко входу института на Зоологической, он чувствовал, что эти двадцать-тридцать «здрасьте, Сергей Генрихович» и впрямь добавляли ему здоровья. Улыбками, расцветавшими на лицах при встрече с ним, Тагерт гордился. За десять минут пути он часто думал, что слегка повернул колесо мира в сторону добра. Ночью во всем городе постелили свежее белье нового снега, но воздух был влажным, почти весенним.

В коридоре колыхался веселый шум. Студенты в аудитории переговаривались, кто-то резким движением отодвигал от своей тетради вторую, поднимая на преподавателя преувеличенно-честные глаза, кто-то мотал головой, наслаждаясь музыкой в наушниках.

– Здравствуйте! Прошу почтить память о хороших манерах вставанием.

Солидарный грохот, цвет помещения меняется. Чертя пальцем по строкам журнала, Тагерт проводил перекличку. Шум понемногу вернулся в просторную аудиторию и дорос до потолка.

– Кто не откликнется, поставлю «н», – понижая голос, пригрозил доцент.

«Что он сказал?» – громким шепотом переспрашивал кто-то у окна, рядом – сдавленное хихиканье.

– Пожалуйста, запишите название новой темы. «Личные окончания действительного и страдательного залогов». Все помнят, что такое действительный и страдательный залоги?

– Эктив войс, пэссив войс, – отвечала Женя, студентка с суровым лицом, легкомысленной фамилией Фантикова и не менее легкомысленной прической.

– Можете привести пример?

– «Я танцую» – актив.

– Замечательно. Какой же будет страдательный залог? Меня танцуют?

Одобрительный мужской гомон – такое словоупотребление многим знакомо.

– Пассив – это когда на меня дэлают, – лениво объяснил Сурен Нерсесов, который всегда умудряется сидеть на стуле так, точно это мягкое кресло.

Тагерт знал, что нельзя давать две скучные темы подряд: нудные материи легко усваиваются на пике хорошего настроения.

– Мне известно, что современные юристы чужды всяческой поэзии.

– Ничего подобного, – возмущенный девичий голос со среднего ряда.

– Если кто из вас и учил стихи, то лишь потому, что его принудили на школьных уроках литературы, – Сергей Генрихович понемногу разгонял речь, точно ведущий на ринге, представляющий боксеров перед началом поединка. – А теперь вообразите себе романтическую ситуацию. Весна, капель, птички чирикают. Вы на свидании. И надо бы поразить воображение сами понимаете кого соответственно моменту. Вы роетесь в памяти, а там обрывки письма Татьяны и «Скажи-ка дядя, ведь не даром». Вы в панике. Возлюбленная в шоке. А что в запасе? Статьи КЗОТ да «идет бычок, качается». Стыд и позор. Свидание насмарку, репутация погублена. Так вот. Спасение уже в пути! Сейчас мы с вами выучим два коротких стихотворения. «Эн-зэ» на тот случай, если ничего лучшего вы не освоите.

Искря крошками, Тагерт вколачивал мелом колонки единственного и множественного числа.

– Первое лицо – «о». Я творю, я сужу, я оправдываю. Второе лицо – «эс». Ты творишь… Валерий Дмитриевич, что вы там творите? Уберите ваш телефон, меня травмирует статусная техника.

– А нестатусная?

– Нестатусная – это телефон-автомат в вестибюле. Который вы увидите в ближайшие минуты, если не уберете сотовый. Итак, вот первое стихотворение. Оно немного бессмысленно, но настроению это не помеха. Скорей наоборот. Итак,