Йозеф вытянул шею посмотреть на разворот альбома: реклама – какая-то хваленая безделица для полировки мебели, на вырезке две опрятные служанки натирали лицо сияющей полной луне – почти заслоняла собой листовку, приглашающую на пятую выставку «Венского Сецессиона». Напротив располагалась вырезка с историей про Макса и Морица в картинках, творенье Вильгельма Буша38, чей интеллект, по мнению Йозефа, жестоко недооценивали, хотя его остроты быстро становились пословицами. Ах эта мудрость придворного шута. «Vater warden ist nicht schwer, Vater sein dagegen sehr, – язвил Буш. – Чтоб стать отцом, не надо быть молодцом, а вот быть им – трудности налицо».

Все это, впрочем, принесло Йозефу некоторое облегчение, поскольку главный интерес Гудрун заключался в собирании жутких сообщений в прессе, мерзких слухов о Люгеровых войсках «амазонок» – так называемом гареме его сторонниц, об интригах, двоеженствах, скандалах, убийствах, грубых ограблениях, изнасилованиях, драках и поножовщинах в деталях столь зверских, что Матильда некогда запретила детям листать этот альбом.

– Вы, как я погляжу, по-прежнему следите за барометром, – сказал он с улыбкой.

Гудрун перестала тасовать свои находки и глянула на Йозефа.

– Можете смеяться, герр доктор, но эти страницы – богатый источник данных о температуре в Вене. И она бурлит, скажу я вам. Вскипает. Небеса всем нам в помощь, чтоб не закипело по полной.

– И впрямь, – сказал Йозеф, сменив улыбку на нечто похожее, он надеялся, на выражение серьезнейшего интереса. Гудрун перелистнула несколько страниц назад.

– Вот, допустим, эта несчастная, Мари Киндль, которая себя убила…

– А, да, в прошлом году, повесилась в окне кабинки «Райзенрад». Ужасный поступок – там, где гуляет столько молодых семей…

Заметив, как нахмурилась Гудрун, он умолк.

– Фрау Киндль совершила самоубийство, повесившись на чертовом колесе, чтобы привлечь внимание к глубине нищеты своей семьи, герр доктор. Это жест отчаяния, и с этим вы, я уверена, согласитесь. В этом городе богатые богатеют, бедные беднеют. Некоторые могут себе позволить кататься на каруселях, а другим не хватает хлеба детям в рот положить. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Разумеется, – отозвался Йозеф с беспокойством. – Но все же в Вене существуют различные попечительские общества…

– Вскипает, говорю вам, и огонь постоянно поддерживают. Если произойдет то, чего некоторые из нас боятся, тогда и самые почтенные дома вроде нашего не избегут последствий. Особенно теперь, когда мы уж открыли дверь беде. – Она понизила голос: – Я видела мужчин, ошивающихся без дела прямо на этой улице. Да-да. На углу последние сутки стоит мужчина и следит за этим домом. Клянусь, кто-то шел за мной до рынка. А прошлой ночью я обнаружила кое-кого у боковой двери. Взяла кочергу и пошла его выпроводить – Беньямина-то не сыщешь, когда он нужен, как обычно, – так этот субчик сделал вид, что он от дождя прячется. Чепуха, конечно: взрослый детина, а боится легкого ливня. Уверена, у него что-то другое на уме было. – Гудрун умолкла, скривив в отвращении рот. – Может, это из бывших… знакомых Лили.

Йозеф от ее едкого тона поморщился.

– А где Лили?

– Собирает фасоль. У нее это выходит в три раза дольше, чем у любого нормального человека. Будь она моей служанкой на кухне…

Йозеф насупился.

– Лили – не служанка.

Гудрун воздвиглась на ноги.

– Конечно, нет. Есть люди, которым неизвестно, что значит тяжкий труд. Разумеется, когда вокруг нее, как обычно, еще и молодой болван пляшет, лучше дело не заспорится.

– Беньямин? – У Йозефа тошно екнуло в животе; он подошел к открытой двери и высунулся в сад, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца. – Не вижу их. – Он почти собрался наружу, как Гудрун рассмеялась и что-то пробормотала. – Что, простите?

– Влезли по Bohnenstangel, скажу я.

– По бобовому ростку? – Йозеф уставился на нее. – Вы о чем это?

– «Джек и бобовый росток» – сказка такая, любимая у Йоханны, когда она еще крошкой была, там ребенок-бездельник влезает по бобовому ростку в такой мир, где никаких нормальных правил. Похоже, некоторые поверят в любые басни, какие Лили захочет плести, так отчего ж не в эту?

Йозеф поднялся.

– Фрау Гштальтнер, вы забываетесь. – Он вперил в нее взбешенный взгляд, но Гудрун вскинула подбородок и глаз не отвела.

– Говорю, что думаю, герр доктор. В этом доме теперь все не так, как прежде.

– Желаю видеть Лили, как только она вернется. Будьте любезны донести до нее мое сообщение. – Он развернулся на пятках, закупоривая поток ее оскорбительных слов.

Через полчаса Гудрун с поджатыми губами постучалась к нему, распахнула дверь и, обращаясь к Йозефу подчеркнуто формально, коротко дернула подбородком, повелевая Лили войти.

– Заходи, заходи. Не весь же день тут торчать.

– Доброе утро, Лили. – Йозеф подождал, пока Гудрун усядется, обратив внимание, что та извлекла лишь наперсток – подарок детей, с крошечными, с булавочную головку, розочками вдоль стеклянной опояски по краю, – помавая им в укор Йозефу, но даже и виду не подала, что занята работой. Засим он повернулся к пациентке, стоявшей перед ним неподвижно, свежей и милой в льняной блузе с широким воротом. Йозеф узнал эту блузу – Маргарет, его старшей дочери, еще и тринадцати не исполнилось, когда она это носила. Может, Дора ее донашивала. Может, даже надела ее в тот жуткий вечер. Такое застревает в памяти. В общем, по этой одежде было видно, сколь мала Лили – почти как Берта, но изящнее, утонченнее, как… фея, да, отличное слово: фея, сказочная, не из этого мира, существо, рожденное воображением. Бормоча приятности, он жестом предложил ей сесть и отметил, что блуза – часть своего рода моряцкого облачения, когда-то распространенного в Лондоне благодаря английской королеве, строительнице Империи: та постоянно выбирала для своего юного отпрыска одежды на морскую тему – вероятно, отдавая должное морякам, укреплявшим ее владычество. А еще он заметил, что на Лили сапоги на пуговицах, кои, казалось, велики ей на несколько размеров, судя по ее неловкой походке. Сегодня щеки у нее горели, глаза сверкали, хотя лицо осталось по-прежнему безучастным, и от этого Йозеф упал духом, догадавшись, кто именно ее так оживил.

– Вы сегодня выглядите счастливее, Лили. – Слова пришлось пропихивать сквозь зубы. – Вам понравилось быть на солнце?

Лили ничего не ответила. Она смотрела, не мигая, на сопящие часы.

– Мне сказали, вы собирали фасоль, – продолжил Йозеф. – Хороший в этом году урожай, как я понимаю. – По спине у него коротко пробежал холодок: он вспомнил, что в классические времена бобы служили защитой от привидений и призраков: на древнеримских празднествах Лемурии главе семьи, дабы сберечь домочадцев, полагалось бросать бобы через плечо. – Зеленые бобы, – пробормотал он, почти уверенный, что бобы, лишавшие лемуров39 их власти, были черные, и задумался, почему это вообще было важно. – Еще будут?