– Малахов, что ли? Египетского разлива?

– Почему египетского? – опешил Макар.

– Ну, Рамзес, Рамзи… – Бабкин перемешал мясо и ловко опрокинул грибную труху в гречку.

– Так, понятно: поваром тебе не быть.

Сергей включил чайник:

– Да я бы повесился от такой работы. Тебе какой заварить – черный, зеленый?

– Все равно.

– Тогда кофе, – решил Бабкин. – У нас в институте был парень, Лёха, а фамилия у него была Крупа. Вот он на третьем курсе понял окончательно, что ловить ему здесь нечего, и ушел в кулинарный техникум. Мы еще прикалывались над его фамилией: Крупа – и поваром будет.

– А про Похлебкина вы не слышали?

– Я слышал, но думал – псевдоним. Лёха Крупа был парень одаренный! Салат из редиски ваял, как Моцарт, – виртуозно! Рыба жареная у него была – богиня. Про шашлык промолчу, за этот шашлык Лёхе все грехи после смерти скостятся. Но, кроме готовки, он ни думать, ни говорить ни о чем не умел. У нас потом долго, если кто тупит, говорили: да ты как Крупа! Понимаешь, какого нестандартного интеллекта был чувак, если его имя стало нарицательным?

Бабкин задумался, перемешивая кашу с мясом:

– Слушай, а чего мы вообще про Крупу вспомнили?

– Ты про кулинарный техникум завел.

– Не я про техникум, а ты про перемену участи.

Илюшин вопросительно вскинул бровь. В активный словарь его друга не входили подобные выражения.

– Машкина фраза, – тут же признался Бабкин, безошибочно истолковав мимику Макара. – Она любит истории, где человек берет и резво меняет себе судьбу. Называет это «перемена участи» – говорит, звучит как песня.

Он разложил горячую кашу по тарелкам.

– Как у нее дела? – Макар спрыгнул с подоконника и предвкушающе облизнулся.

В отличие от друга, он терпеть не мог готовить, а питался пиццами из ближайшего итальянского ресторанчика. Он был самым верным и последовательным их клиентом, и когда с утра не поступал заказ на пару пицц, администратор начинала волноваться. В последний год ресторан, следуя моде, добавил в меню азиатскую кухню. Так Илюшин неожиданно для себя пристрастился к суши и китайским супам.

– Да вроде нормально. – Бабкин шмякнул в тарелки по здоровенному шмату сливочного масла. – Мне сразу не особо понравилась эта идея. Но дело ее.

– Когда она возвращается?

– Завтра собиралась. Сегодня еще не звонила, так что…

Телефонный зуммер помешал ему договорить.

– О! Легка на помине! – обрадовался Бабкин, выскакивая из-за стола. – Макар, извини! – донеслось уже из прихожей, где звенел телефон. – Пять сек!

Илюшин понимающе ухмыльнулся. «Пять сек», как же! Он успеет, не торопясь, уничтожить содержимое сперва своей тарелки, а потом и Серегиной, пока тот воркует с супругой.

Всего минуту спустя в дверях появился Бабкин.

– Что, каша властно призвала к себе? – начал было насмешливо Макар, но взглянул на друга и осекся.

– Серега, что?

– Четыре часа назад в ее отеле убили человека, – очень медленно, словно не веря собственным словам, проговорил тот. – Подозревают Машу.

1

Следователь Палсергеич Викентьев переложил в ящик стола протоколы и неприязненно взглянул на мужчин, сидевших напротив. Палсергеич очень не любил тех, кто усложнял ему жизнь. А эти двое именно затруднением викентьевской жизни и занимались последние тридцать минут, и, что самое гнусное, не намерены были прекращать.

До их появления все вытанцовывалось. Картина преступления складывалась легко, как детский пазл. В компании теток произошла ссора на почве личной неприязни, закончившаяся порчей гостиничного имущества (в сауне). По прошествии нескольких часов подозреваемая поднялась в номер пострадавшей и нанесла ей шестнадцать ножевых ранений, из которых минимум шесть оказались смертельны. Про шесть смертельных, допустим, это Викентьев преждевременно решил – официальный результат экспертизы еще не пришел. Но эксперт над трупом работал опытный, и не доверять ему у следователя оснований не было.

Итак:

– во-первых, ссора,

– во-вторых, мотив,

– в-третьих, вот как снимет сейчас Игнатюк пальчики с ножа, как совпадут они с отпечаточками Елиной – и настанет всем счастье! Впрочем, Елиной-то нет, Елина получит справедливое возмездие, но ему, Викентьеву, точно настанет.

Уверенность Палсергеича в итогах расследования укреплял и поддерживал тот факт, что Елина отказалась давать показания. Он ей на это сразу заявил – вы, мол, выбираете тактику закоренелых преступников. Фактически подписываете себе приговор. Вообще-то Викентьев надеялся, что после таких слов она испугается и возьмется за ум. Эти бабы только с виду дерзкие и все из себя хозяйки жизни, а копни их чуть поглубже – в каждой сидит трусливая болонка и делает лужу под себя.

Правда, Елина-то как раз хозяйку жизни не очень напоминала. Баба как баба, рыжая, тощая, по всей физиономии красные пятна, будто она больная. Викентьев быстренько себе психологический портрет подозреваемой нарисовал, как учили. Из портрета выходило, что женщина она неуравновешенная, злопамятная и трусливая. С такими как поступать надо? Правильно, прижимать к ногтю. Этому Викентьева уже никто не учил, он сам дошел, своим умом.

Ну и прижал ее. Когда она залопотала, что сама предложила подняться в номер, бросил как бы между прочим: а кого у нас тянет на место преступления?

Тут она должна была возмутиться, мол, в чем вы меня обвиняете? А он бы ей тогда: я вас, голубушка, еще ни в чем не обвиняю, у вас еще пока есть шанс дать признательные показания и получить снисхождение суда.

Ну и там добавить, в зависимости от ситуации, пару убедительных слов.

Но Елина тут малость спутала ему карты. Сидела растерянная, бледная, ладони к щекам прикладывала. И вдруг уставилась прямо на него и ладони на колени положила, как гимназистка. Пальцы длинные, точно спицы. «Не знаю, – отвечает, – кто у вас кого и куда тянет, а я вам пересказываю факты в том виде, в котором они мне известны».

У-у, тут Викентьев завелся. Не любил такого поведения. С представителями власти подобного себе позволять не нужно, считал он, власть на то и власть, чтобы ее уважать и где-то даже пресмыкаться. На этом вся страна стоит, вся система!

Так что он вышел из себя. Не по-настоящему, скорее, для виду, чтобы свидетельнице мозги на место поставить. Чтобы осознала, с кем можно в амбиции ударяться, а с кем себе дороже выйдет. Но рассердился, конечно, что скрывать.

Не помогло. Баба глаза не отводит, смотрит дерзко. Я, повторяет, имею право отказаться от дачи показаний.

– Да не имеешь ты! – прикрикнул тут на нее Викентьев. – За отказ от дачи показаний у нас знаешь что полагается? Привлечение к уголовной ответственности! Статья триста восемь у-ка эрэф!