от Тихомирова? Ах да, при посадке сначала в это кресло села Анна Ивановна. Я расположилась напротив, а потом ее кто-то позвал и она больше не вернулась, уступив место Константину. Диверсантка!

— Надеюсь, Константин Петрович, в гостинице будет достаточно свободных номеров, и нам с вами по случайности не придётся жить в одном, — резко ставлю бокал обратно на стол.

— Назима Тимуровна, — угорает Константин, — да вы сквернословите. Точнее, скверномыслите. Кажется, я плохо на вас влияю, но обещаю, что никому не расскажу об этом моральном падении.

— Ещё одно слово, Константин Петрович, — я понижаю голос, боясь, что нас услышат, — и я пересяду.

— Обещаю, — он покаянно склоняет голову, — совсем дешевых трюков использовать не буду. Только шок, драгс и рок-н-ролл. Могу ещё стихи, все-таки в культурную столицу летим…

— Правда можете? — с недоверием дергаю бровью. — Я вся во внимании…

— Только ради вас, — кивает с ехидной улыбочкой. — Владимир Владимирович Маяковский, — прокашливается. — Я в Париже живу, как денди. Девок имею до ста… — громко и с выраженным начинает он.

— Довольно, — обрываю его и взмахиваю кистью. — Вам очень подходит, Константин Петрович, но я больше предпочитаю о любви. Пушкина, например.

— Легко… — вспыхивает глазами Тихомиров и снова наклоняется ближе ко мне, понижая голос. — Недавно тихим вечерком пришел гулять я в рощу нашу…

— Ну знаете… — с искренним возмущением отстегиваю ремень, вскакиваю на ноги и оглядываюсь в поиске свободного места. Это просто…

— Девушка, вернитесь на место, мы взлетаем! — Мгновенно реагирует на меня стюарт. — Пожалуйста, не отстегивайте ремень, пока не загорится зелёное табло на панели над сидением.

Обречено падаю обратно в кресло и осуждающе смотрю на Тихомирова.

— Я перегнул, простите, Назима Тимуровна, — без всякой иронии говорит он. — Не планировал рассказывать до конца. Просто пошутил. К сожалению, никаких других произведений вспомнить из школьной программы не смогу. Но очень хотелось бы.

— У вас была какая-то очень странная школьная программа, Константин Петрович, — строго говорю в ответ.

— Так и есть, — кивает он. — Чего ещё можно ждать от тридцати пацанов, круглосуточно запертых в стенах военного училища. Мы развлекались, как могли.

— Вы закончили военное? — Спрашиваю с удивлением.

— Суворовское, — с улыбкой кивает Тихомиров, — в славном городе Москва.

— Подождите, — не сходится в моей голове. — Почему тогда вы летали в Новосибирск?

— Хм… — хмурится он. Поднимает глаза на на панель, где начинает мигать датчик, разрешающий отстегнуть ремни, и жестом подзывает стюарда. — Сто грамм, виски, пожалуйста. Со льдом.

— Только не пейте, пожалуйста, много, — прошу я Константина. — Если вам неприятно отвечать, то давайте просто поговорим о другом.

— Да нет, — задумчиво складывает на столе пальцы в замок Тихомиров. — Все достаточно просто и прозаично. Отец был ментом, погиб. Мать отправила меня сначала в интернат, а потом вышла замуж и уехала с новым мужем в Новосибирск. Когда обжилась, забрала меня с собой. Но, как и все мальчишки возраста восьми-десяти лет, я был совершенно невменяем в своей жажде приключений и исследований. Переворачивал, ломал, чинил, разбирал, все, что попадалось на пути. Дрался, прогуливал, получал неуды. Страшно бесил уставшего после командировки или наряда отчима… В итоге меня сослали под присмотр бабки в Москву, а чтобы не мешался, запихнули в военное. Мать ко мне за семь лет приехала всего три раза.

— Почему вы не стали учиться дальше? — Спрашиваю, провожая взглядом появившийся на столе стакан спиртного.

Константин к нему не прикасается.

— Потому что для бюджета не добрал баллов и решил сначала сходить в армию.

— А что было после армии?

— Она затянулась, — щёлкает языком Константин. — Президентский полк, потом контракт, гнойный пиелонефрит и несколько месяцев в военном госпитале. После всего увиденного военная романтика во мне иссякла. В армию я не вернулся.

— И как случился бизнес?

— Пока лежал в госпитале, познакомился с одним невыездным дипломатом. Он шарил в инвестициях. Помог мне вложить деньги. Я поднялся достаточно быстро. Мать окончательно перестала со мной общаться. Сказав, что я предал офицерскую честь, поддавшись в бизнес, даже не дала оплатить отчиму операцию.

— Когда это было?

— Лет десять назад, — задумавшись на мгновение, отвечает Константин. — Я тогда как раз первую заправку купил. Ну как купил? Выиграл! В казино, — усмехается.

— Вы — одновременно страшный и удивительный человек, Константин, — я внимательно вглядываюсь в его лицо. — Почему вы ни разу не были женаты?

— Да как-то не было желания, — пожимает он плечами. — В сексе женшины мне не отказывали, не надоедали, планов не строили, не отвлекали, не пытались заводить сомнительных канителей с детьми и прочей семейной чепухой…

— Зачем же вы тогда предложили мне брак, если считаете семью «чепухой»? — говорю, стараясь не показывать своего разочарования от услышанного. Но голос подрагивает.

— Честно? — прищуривается.

— Хотелось бы, — киваю, незаметно сжимая пальцами рукава пиджака.

— Если бы хоть одна женщина была также недоступна для меня, как ты, то я бы женился раньше. С тобой брак- единственное вариант присвоить. И это правильно. Ты заслуживаешь официальных статусов. Мне хочется что-нибудь разбить от мысли, что кто-то оденет тебе на палец кольцо быстрее меня. Не для того я тебя… — осекается. — Ладно, это уже детали.

По моему позвоночнику вибрация, а под ложечкой начинает неприятно сосать.

— То есть… — прокашливаюсь. — Случись у нас близость, я стала бы очередной женщиной типо Виктории в вашем списке?

— Нет… — отрицательно качает головой. — Не очередной. Ты меня не поняла, Назима. Брак — не ради секса. Брак — ради ощущения своего места. Эксклюзивного. С правом брать тебя, решать, защищать, ревновать…

Пульс вместе с давлением долбят в уши. Все, что говорит Константин, это красиво, правильно, много, но… не то. Не это мечтает услышать от мужчины влюблённая женщина.

— Извините, — поднимаюсь из кресла, — мне нужно отойти…

— Конечно, — хмурится Константин.

Просто позорно сбегаю в санитарную комнату. Чувствую, как меня провожают взглядами Анна Ивановна и охрана.

Включаю воду. Она течёт ровно три секунды. Если плакать — услышат. И я просто глубоко дышу. Не вижу ни единой уместной возможности сказать ему о ребёнке. Сомневаюсь, что эта поездка принципиально что-то изменит. Я