только можно вредят оккупантам, выпускают листовки; теперь и он, Коля Третьяк, в какой-то мере приобщится к ним. А со временем и его примут в подпольщики. Скажут брату: «Коля твой смекалистый, смотри-ка, выследил кого надо. Пусть будет нашим разведчиком...»

Пошел в сторону Лукьяновки, измерил шагами всю Глубочицкую до самого Житного рынка. Дважды обгонял вроде бы знакомую сгорбленную фигуру, перебегал на противоположную сторону, чтобы издали незаметно посмотреть в лицо, но оба раза ошибался. В Киеве сейчас почти все ходят сгорбившись. Поиски на Глубочицкой ни к чему не привели. Тогда он остановился на аллее между Верхним и Нижним Валом, как раз против входа на Житный рынок, наблюдал за всеми, кто выходил оттуда. Вдруг перед ним остановилась женщина:

— Коля Третьяк? Это ты?

Взглянул и сразу же узнал школьную учительницу Серафиму Федоровну, преподавателя истории. Те же очки в металлической оправе, со стеклами квадратной формы, за ними — внимательные глаза. Только лицо, затемненное зонтиком, казалось чужим, болезненно-серым. Он поздоровался:

— Здравствуйте, Серафима Федоровна!

— Здравствуй, Коля! — Она сочувственно оглядела его с головы до ног, мокрого и ссутулившегося. — Что ты здесь делаешь?

На мгновение он запнулся, не находя ответа. Пионер не должен говорить неправду своей учительнице.

— Ищу одного человека.

Она не спросила, кого именно.

— Скучаешь по школе?

— Очень. Иногда прихожу к ней, но внутрь не пускают. Там госпиталь. А вы будете преподавать историю в шестом классе?

— Непременно.

— Мы все любили вас, Серафима Федоровна.

Учительница будто комок проглотила, губы ее задрожали. Коляра с малых лет не мог спокойно смотреть, как плачут взрослые, его чуткую душу это всегда ранило. В подобных случаях он пытался либо утешить человека, либо убегал прочь. Такое чувство охватило его и сейчас. Поторопился сказать:

— Может, вам помочь, Серафима Федоровна?

Вместе взглянули на корзинку, прикрытую кусочком белой ткани, их взгляды встретились, и — Коляра при этом даже просиял — на сером, истощенном лице учительницы появилась улыбка.

— Не беспокойся, Коля. Мне не тяжело. Здесь всего пятнадцать картофелин...

Они попрощались.

А дождик моросил и моросил над Киевом, стеганка промокла насквозь, вода проникла уже сквозь рубашку и холодила плечи, но Коляра на все это не обращал внимания. Он был в плену воспоминаний, навеянных разговором с учительницей. Школа... Она подарила ему столько интересных знаний, открыла широкий мир, познакомила с другими материками, странами, народами. Вместе с Колумбом он плыл через океан к берегам Америки, сопровождал Магеллана в его кругосветном путешествии, в отрядах запорожцев громил турецкие галеры. А зимние и летние каникулы с экскурсиями и пионерскими лагерями!.. Каждый день приносил что-то особенное. На всю жизнь запомнится, как их принимали в пионеры. Это было в Красном уголке, перед бюстом Ильича. «Я, Коля Третьяк, ступая в ряды пионерской организации, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь выполнять все свои обязанности, быть верным делу великого Ленина...» Старый большевик, участник Октябрьской революции и гражданской войны, говорил: «Юные друзья мои! С сегодняшнего дня на груди у вас будет пламенеть красный галстук — частица нашего знамени. Всегда помните, что в этом кумаче есть кровь людей, отдавших жизнь за ваше счастье, за ваше светлое будущее. К борьбе за дело Ленина — будьте готовы!» И они хором ответили ему: «Всегда готовы!..»

К действительности его вернуло воспоминание о том, что дома ждет брат. Он прежде всего спросит: «Выполнил задание?» И посмотрит с упреком. Надо действовать. Но день угасал, вскоре начнется комендантский час. Коляра еще раз из конца в конец прошел Глубочицкую, но Потаповича не встретил. Так ни с чем и вернулся домой.

Утро выдалось погожим, за ночь подморозило, ботинки и одежду за ночь просушили, и настроение у Коляры было хорошее. Он решил взять под наблюдение более широкую территорию. Побывал на Хоревой, Константиновской, постоял у кинотеатра «Глория» (бывший «Октябрь»), дважды обошел Красную площадь, долго бродил по рынку. Сотни лиц прошли перед его глазами, но тот, кто уже начинал мерещиться, не появлялся. В который раз пошел по Глубочицкой... Возле двухэтажного кирпичного дома, стоявшего на изгибе улицы, — единственного в длинном ряду деревянных низеньких домиков, — вдруг почувствовал, что за ним кто-то следит. Стало даже не по себе. Оглянулся, скользнул взглядом по окнам второго этажа и успел заметить промелькнувшую там тень. Уже хотел продолжать свой путь, но что-то заставило вернуться назад. Теперь шел настороженно, боясь сам не зная чего. И когда поравнялся с парадным входом этого дома, перед ним неожиданно явился тот, кого он разыскивал.

Угрюмое скуластое лицо Потаповича исказила злобная гримаса.

— Какого черта слоняешься под окнами? — грозно спросил он. — И вчера целый день под дождем месил грязь. Вот возьму и отправлю тебя в полицию.

— За что? — растерялся Коляра.

— А кто в эту ночь листовку наклеил здесь? — Потапович показал на дверь. — Разве не ты? Знаем вас, советских лазутчиков. Пойдем-ка со мной!

Коляра слегка попятился, проговорил дрогнувшим голосом:

— Я не клеил.

— А кто же?

— Не знаю.

— Там выяснят, — не отступал старик; он, видимо, всерьез решил проучить парнишку.

Коляра осмотрелся, словно ища чьей-либо помощи, но улица была почти безлюдна. К ним приближалась пожилая женщина, постукивая длинной палкой, — держала ее впереди, как слепая, — но, услышав пререкания, свернула в сторону. Следом за нею шел парень в серой укороченной шинели. «Надо убежать», — решил было Коляра, но сразу же отбросил это намерение. Почтальон знает их адрес, придет домой. Что же придумать?

Между тем парень в шинели, поравнявшись с ними, неожиданно остановился и обратился к Потаповичу:

— Что он такое натворил, этот малец?

Потапович охотно объяснил:

— Наклеил большевистскую листовку на мою дверь, в полицию хочу его отвести.

— Я не клеил, — твердил свое Коляра.

— Не трогайте мальчишку, — тихо, но твердо приказал парень.

— Что?! — Потапович рассвирепел. — Тебе какое дело? Может, вы из одной компании...

— Не трогайте его, — с угрозой повторил парень.

— А то что?

Парень засунул руку за борт шинели, достал пистолет.

— А то прикончу, как крысу.

Почтальон попятился, раскрыл рот, словно ему не