— В нашем деле без чародейсва никак. Она называлась… Погоди… Красиво же называлась… «Печать отвержения». Точно!

— А почему ты уверен, что паук тот же самый? За семь-то лет позабыться могло.

— Я таких вещей не забываю. У тебя вот здесь, — плоский ноготь заскользил по рисунку, — очень характерный переход от головы, и здесь, где ножные крепления, и рога эти…

— Хелицеры, — рассеянно поправила я.

Значит, неклюды? Надо будет допросить Весника. Мне же запретили! А, плевать. Сама потихоньку разузнаю.

— Эстляндия — это же далеко очень?

Гнум с готовностью развернул на столе карту и показал мне окраинную губернию.

— А чего этот барон через всю империю к тебе добирался? Ты же семь лет назад небось подмастерьем еще был.

— Талантливым подмастерьем! — обиделся Гирштейн-младший. — А добирался он не ко мне, а к величеству. Я так понял, то ли у него аудиенция у монарха была, то ли вообще всех неклюдских баронов Бериндий в Мокошь-граде собирал. А печать неклюд мне уже заодно заказал, сокрушался еще, что эстляндские гнумы жаднее столичных. Пришлось поэтому слупить с него втридорога, чтоб честь столицы поддержать.

Я попрощалась, не забыв ни самописца, ни своих художеств, кои свернула аккуратненько и в карман положила. Уже на пороге Марк придержал меня за локоток.

— Держи, коллежский асессор, мне оно без надобности. А тебе, может, сгодится на что.

На ладони у меня оказалось витое серебряное кольцо-печатка с буковкой «ять» на верхней площадке.

— Такое вообще на мизинце носить положено, — сообщил гнум, — но у тебя пальчики тонкие.

Пока я пыталась сообразить, что вообще происходит, гнум схватил кольцо с моей ладони и быстро надел на мой же средний палец.

— В самый раз. Прощевай, асессор, сладких снов.

И я пошла домой. «Окольцевали, значит, а проводить не предложили. Недаром я мужчин не люблю», — подумала я мимоходом, а потом сосредоточилась на других мыслях.

Время было не совсем уж позднее, но темное. Два часа до полуночи, как сообщили мне верные часики, которые я не забыла к платью приколоть. Поэтому я сначала вышла из переплетения переулков гнумской слободки на набережную — к фонарям, фланирующим людям и проезжающим коляскам, — а потом уж, миновав чародейское присутствие, свернула к Швейному переулку, за которым начиналась Мясоедская. Дорога была мне знакома, я даже знала, что, если свернуть эдак вот от начавшего уже представление кафешантана, там, за углом, будет пекаренка, где, если мне повезет, я разживусь хлебушком на поздний ужин. Есть хотелось уже просто неприлично, даже в животе урчало. Эх, надо было в лазарете еще обед себе стребовать, так сказать, прощальный.

Я свернула и нос к носу столкнулась с некой барышней, которую с перепугу приняла невесть за что. Поэтому, сразу встав в боевую стойку, попыталась той барышне врезать посильнее. К нашему обоюдному счастью, удар пришелся вскользь, и кулак мой, прошуршав оборками пелеринки, никакого ущерба не произвел.

— Сыскарка! — воскликнула барышня и энергично сплюнула на мостовую.

— Шансонетка! — Плевать я не стала, не так, знаете ли, воспитаны. — Жозефина и история коварного обольщения. Матрена Ивановна Величкина. Какими судьбами в наших трущобах?

Девушка окинула внимательным взглядом мое платье, скривилась, высокомерно поправила на плечах пелерину.

— Работаю я здесь. — Тряхнув смоляными кудрями, она протянула руку в сторону кафешантана.

— Давно?

— Три дня как. — Она как-то погрустнела, высокомерие свое подсдула.

— А Клотильда с Элеонорой, — я покопалась в памяти, чтоб выудить оттуда имена остальных ее товарок, — тоже с тобой?

— Они-то как раз в театр служить пристроились. Меня-то не взяли, представь, а рыжуху с коровой белобрысой — с распростертыми объятиями.

Перфектно! А как же дружба женская нерушимая? Мы вместе до конца? Или всех троих, или ни одну?

Я про это вслух, конечно, не спрашивала. И так все было понятно.

— Там брюнеток избыток, — будто кого-то оправдывая, продолжила Жозефина, — в кордебалете-то.

— Волосы перекрасить предлагали?

Она вздохнула:

— Я там такой тарарам подняла, когда отказ получила, такую мерихлюндию устроила…

— Поскандалила, значит?

Я испытывала к девушке некоторое сочувствие, хотя и не должна была, памятуя хамское отношение ко мне ее и ее подруженек.

— А чего на службу опаздываешь? Представление-то уже в разгаре.

— После антракта мой выход. — Жозефина пошуршала чем-то под оборками, я заметила выглядывающий из складок ткани бумажный пакет. Значит, не одна я свежей выпечкой поужинать мечтаю. А еще значит, что булочная еще открыта. Я стала спешно прощаться, в животе урчало, да и не было у нас общих тем для разговора с этой случайной знакомицей.

— Ты, это, в гости заходи, — неожиданно предложила она. — Вот завтра после полудня, к примеру. Вижу, жизнь тебя потрепать успела, так я помочь могу.

Я приподняла вопросительно брови. Что она имеет в виду? Мое платье?

— Прокатили тебя со службой-то? — В голосе шансонетки звучало искреннее участие.

Я уж открыла рот, чтоб возразить и про карьеру свою блистательную поведать, но передумала. Жозефина работает там, где произошло второе убийство. В понедельник, между прочим, произошло, а сегодня только среда, но вечерним представлениям кафешантана это нисколько не мешает. Жизнь продолжается? Только я сейчас не о всеобщем падении нравов подумала, а о прекрасной возможности лично место преступления осмотреть. Поэтому я потупилась, пробормотала некий нейтрально-жалостливый ответ и заверила собеседницу, что в гости явлюсь с превеликим удовольствием.

— Если умеешь что-нибудь руками делать, тебя примут, — сообщила мне та. — У нас и в костюмерной работники требуются, и в буфете. Только совсем уж рано не приходи, я почивать буду.

После полудня? Перфектно. У меня как раз будет пауза, для обеда предназначенная. И я, пообещав, что приду, и поблагодарив Жозефину, отправилась сначала в булочную, потом домой.

По пути мне все казалось, что за мной кто-то следит, затылок почесывался, будто кто-то вперил в него злобный взгляд, по спине бегали мурашки, и еще, когда я резко оборачивалась, чтоб увидеть преследователя, краешком глаза успевала заметить какую-то тень.

Посему, добравшись до вывески меблированных комнат «Гортензия», я испытала изрядное облегчение. Тетя Луша меня ждала, в моей комнате, между прочим, за накрытым к ужину столом, с пыхтящим самоваром и самым недовольным выражением лица из всех возможных. Так что перед сном кроме обильной трапезы я получила еще и прилагающуюся к ней взбучку, рефреном которой звучала фраза: «Порядочная чиновница дома должна ночевать, а не невесть где, даже и в лазарете, даже и с проломленной головой, даже и на задании пострадав, шляться».