– Нет, не знаю, – ответил Хабара. Он впервые слышал, что минога может съесть горбушу.

– У миног нет челюсти. И этим они сильно отличаются от угрей.

– А что, обычные угри – с челюстью?

– Ты когда-нибудь видел угрей? – изумленно спросила она.

– Иногда я их ем. А вот разглядывать челюсти…

– Ну так в следующий раз присмотрись. Сходи, например, в океанариум. У обычных угрей есть и челюсть, и зубы. А вот миноги, представь себе, бесчелюстные. Зато у них есть присоска. Этой присоской они цепляются за камень на дне речки или озера и прямо так – вверх тормашками – колышутся. Будто водоросли.

Хабара попытался представить, как на дне стайка миног колышется наподобие водорослей. Картина вышла лишенной правдоподобия, хотя он прекрасно знал, что и само бытие иногда бывает неправдоподобным.

– Миноги на самом деле живут в водорослях. Точнее, прячутся в них. И когда над головой проплывает горбуша, быстро поднимаются и цепляются к ее брюшку. Присосками. Так и живут паразитами, плотно присосавшись к горбуше, точно пиявки. Внутри присоски у них есть что-то вроде языка с зубами, и они, орудуя им, точно напильником, вскоре проделывают в брюхе рыбы дырку и понемногу едят ее плоть.

– Не хотелось бы мне стать горбушей, – сказал Хабара.

– В Древнем Риме повсюду разводили миног и заживо бросали к ним в пруд дерзких строптивых рабов. Вместо корма.

«Рабом Древнего Рима – тоже, – поймал себя на мысли Хабара. – Как, впрочем, и рабом в любую эпоху».

– Я впервые увидела миногу в океанариуме, когда училась в начальной школе. Затем нашла и прочла научный труд об этом существе, и меня осенило – в прошлой жизни я была миногой, – сказала Шахразада. – Я это к тому, что отчетливо помню, как, присосавшись к камню на дне, колыхалась в водорослях и видела толстенную горбушу, проплывавшую прямо надо мной.

– Что, даже помнишь, как грызла горбушу?

– Нет, этого не помню.

– Ну и хорошо, – сказал Хабара. – Выходит, из своей миножьей жизни помнишь только это? В смысле, что колыхалась на дне?

– Думаешь, прошлую жизнь можно так просто взять и вспомнить целиком и сразу? – возразила она. – В лучшем случае изредка промелькнет какой-нибудь миг. Причем внезапно. Как будто пытаешься разглядеть что-то через крохотный глазок, а удается увидеть один-единственный кадр. Ты сам-то что можешь вспомнить из своей прошлой жизни?

– Я? Ничего, – ответил Хабара. Признаться, вспоминать свою прошлую жизнь ему совсем не хотелось. Тут бы разобраться с той, что здесь и сейчас…

– Но оказаться на дне озера совсем неплохо. Прильнешь к камню ртом и вверх тормашками разглядываешь, как сверху проплывают рыбы. Один раз я даже видела большую черепаху. Снизу она показалась мрачной громадиной – совсем как вражеский космолет в «Звездных войнах». Белые птицы с длинными и твердыми клювами, как убийцы, нападали на рыб. Птицы со дна казались облаками, плывущими по голубому небу. Мы-то прятались на глубине, в зарослях, и поэтому птицы нам были не страшны.

– Ты видишь такие картины?

– Как наяву, – ответила она. – Вижу, как свет туда проникает. Ощущаю течение воды. Могу даже вспомнить, над чем тогда размышляла. Иногда я могу проникать в то видение.

– Ты сказала: «Над чем тогда размышляла»?

– Да.

– Ты там еще над чем-то размышляла?

– Конечно.

– Интересно, о чем размышляют миноги.

– Ну, здрасьте! Миноги размышляют о своем – сугубо миножьем. О миножьей сущности… в миножьем контексте. Вот только переложить на понятный нам язык невозможно. Потому что миножьи мысли – для тех, кто в воде. Как у младенцев в материнской утробе. Я знаю, о чем там думала, но выразить те мысли земными словами не могу. Ведь так же?

– Хочешь сказать, что можешь вспомнить, даже как ты жила в утробе? – удивился Хабара.

– Конечно! – беспечно бросила Шахразада и слегка наклонила вбок прижатую к его груди голову. – А ты можешь?

– Нет, – ответил Хабара.

– Ну, тогда как-нибудь тебе расскажу. О моей жизни в утробе.

Хабара в тот день записал в своем дневнике: «Шахразада, минога, предыдущая жизнь». Если и увидит этот дневник кто-нибудь посторонний, вряд ли что-то поймет.

Хабара познакомился с Шахразадой четыре месяца назад. Его отправили в «жилище», в провинциальном городке к северу от Токио. Она жила поблизости и была назначена ему «связным». Хабара не мог выходить на улицу, поэтому в обязанности Шахразады входила покупка и доставка к нему в «жилище» продуктов и прочих нужных вещей. По его просьбе она также приобретала книги, компакт-диски. Иногда приносила диски с кинофильмами на свой вкус (и он никак не мог понять, чем она руководствуется при отборе).

И вот через неделю, едва Хабара там обжился, Шахразада завлекла его, словно так и было задумано с самого начала, в постель. Не забыла и о средствах предохранения. Кто знает, может, это – одна из порученных ей «услуг по оказанию помощи». Так или иначе, в цепи разных событий с ее стороны все произошло настолько естественно, без колебаний и сомнений, что он даже не сопротивлялся такому повороту. Без лишних колебаний оказался в постели и, не понимая, что к чему, тоже обнял Шахразаду.

Секс с нею вряд ли можно было назвать страстным, но и механическим он тоже не был. Даже если все началось как поручение (или же недвусмысленный намек), с какого-то момента ей это стало доставлять немалую радость, пусть и не во всем. Хабара это уловил по еле заметным переменам – как реагирует ее тело; и ему стало приятно. Что ни говори, он же не запертый в клетке дикий зверь, а человек, не обделенный чувствами. Соитие для того, чтобы лишь разрядить сексуальное напряжение, в какой-то степени необходимо, но не особо приятно. Хабара в минуты их близости был не в силах провести грань между обязанностями Шахразады и ее личным пространством.

И дело не только в сексе. Хабара не мог судить, где заканчивается порученная ей повседневная забота о нем и откуда начинается проявление (если так можно назвать) ее личной привязанности. С какой стороны ни взгляни, распознать чувства и намерения Шахразады было очень непросто. К примеру, она почти всегда носила скромное нижнее белье из простого материала. Такое, вероятно, изо дня в день носят домохозяйки, разменявшие четвертый десяток, – Хабара не водил знакомств с такими домохозяйками и поэтому мог лишь предполагать, что они его покупают на распродаже в каком-нибудь сетевом магазине. Но иногда она приходила в белье затейливого покроя, способном соблазнить любого мужчину. Хабара не знал, где она все это покупает, но понимал, что вещи эти – высшего качества: изящные, насыщенных цветов, из красивого шелка, с тонкими кружевами. Ради чего и чем вызваны такие крайности, Хабаре было совершенно непонятно.

Также его сбивало с толку и то, что постепенно близость с Шахразадой и ее истории стали сплетаться в единое целое, и уже невозможно было воспринимать одно без другого. Хабара оказался связанным с женщиной, которую особо не любил, узами плоти, которые не считал страстью, и оттого пребывал в легком смятении, ибо прежде ничего подобного с ним не случалось.