«Карандаш и тампон, – подумал Хабара. Пожалуй, так и стоит записать в дневнике: «Вор по любви, карандаш и тампон». Наверняка никто не поймет, что все это значит».

– Я провела там не больше четверти часа. Так я впервые в жизни забралась в чужой дом без спроса. И все это время я тряслась от мысли, вдруг кто из хозяев внезапно вернется. Поэтому я не могла оставаться там долго. Проверив, что на улице тихо, я украдкой вышла, заперла дверь и вернула ключ под коврик на прежнее место.

Шахразада умолкла. Хабара посчитал, что она, мысленно возвращаясь к тому дню, одно за другим прокручивает в памяти его события.

– Целую неделю меня не покидало глубокое умиротворение. Прежде со мной так никогда не бывало, – сказала Шахразада. – Я бесцельно писала в блокноте его карандашом иероглифы, нюхала его запах, целовала, прикладывала к щеке, потирала пальцем. Иногда облизывала, сложив язык трубочкой. Если карандашом писать, он постепенно испишется. Конечно, мне это было обидно, но я не могла ничего с собой поделать. Я считала, что когда старый укоротится и писать им станет невозможно, достаточно будет сходить за новым. В подставке на столе того юноши оставалось еще много очиненных карандашей. И он не знает, что один пропал. Не знает, что в глубине выдвижного ящика стола лежит мой тампон. Стоило подумать об этом, как я вся прямо заводилась. Меня охватывало странное ощущение, похожее на зуд в груди, и чтобы подавить его, мне приходилось потирать под столом коленками друг об дружку. И пусть он не смотрит на меня в реальной жизни, пусть не замечает моего присутствия, теперь меня это ничуть не смущало. Потому что я втайне завладела частичкой его.

– Прямо магический обряд какой-то, – заметил Хабара.

– Верно. В каком-то смысле то был ритуальный поступок. Но поняла я это значительно позже, прочтя о таком несколько книг. А тогда я была еще школьницей и ни о чем серьезном не задумывалась. Я всего лишь шла на поводу своих желаний. Продолжай я заниматься этим дальше, и вся моя жизнь пошла бы под откос. Если б меня там застукали – выгнали бы из школы. Пошли бы разнотолки, и жить в том городке стало бы невмоготу. Сколько раз я себя уговаривала, но тщетно. В том состоянии голова совершенно отказывалась работать.

Через десять дней она опять прогуляла школу и направилась в дом того юноши. Примерно за час до полудня. Как и в прошлый раз, достала из-под коврика ключ и проникла внутрь. Сразу поднялась на второй этаж. В комнате царил все тот же порядок, кровать аккуратно застелена. Шахразада взяла карандаш и бережно положила к себе в пенал. Затем с трепетом прилегла на его кровать. Оправила юбку, сложила руки на грудь и посмотрела в потолок. Каждую ночь он спал на этой кровати. От одной этой мысли вмиг участился пульс, сперло дыхание. Воздух не проникал в легкие. В горле пересохло, и каждый вдох отдавался болью.

Шахразада оставила эту затею, встала с кровати, расправила морщины на покрывале, после чего, как и в прошлый раз, уселась на пол. И посмотрела в потолок, уверяя себя, что ложиться на кровать пока рано – настолько сильно это ее заводило.

На сей раз она провела в доме примерно полчаса. Листала тетради из ящика, наткнулась и прочла его впечатление о книге Нацумэ Сосэки «Сердце»[22], которую задавали на лето. Как и подобало прилежному ученику, иероглифы были написаны аккуратно и красиво – она не нашла ни ошибок, ни пропусков. И оценка была соответствующая – «отлично». Кто бы сомневался! За такую красивую каллиграфию любой учитель поставит «отлично», даже если не читал текст вовсе.

Затем Шахразада выдвигала ящики шкафа с одеждой и по порядку разглядывала вещи. Его трусы и носки, рубашки и брюки, футбольную форму. Все аккуратно разложено, и ни одной плохо отстиранной или изношенной вещи.

Любая его вещь содержалась в чистоте. «Интересно, кто все это раскладывает: он сам или мать? – подумала Шахразада. – Скорее, мать». И она приревновала юношу к матери, которая изо дня в день заботится о нем.

Шахразада засовывала нос поочередно в ящики, нюхая одежду, аккуратно выстиранную и хорошо высушенную на солнце. Достала одну серую майку, расправила ее и уткнулась лицом, – проверить, не пахнет ли потом из подмышек. Но запаха не было. Тем не менее она долго не отнимала лицо от майки, вдыхая через нос. Как бы ей ни хотелось забрать майку с собой, она понимала, что это чересчур опасно. Если они (он или мать) так аккуратно относятся к одежде, наверняка помнят, что у них в каждом ящике. Заметят, что на одну майку стало меньше, и поднимется переполох.

Шахразада так и не решилась унести майку – только аккуратно сложила и вернула ее на прежнее место. Приходилось соблюдать осторожность и лишний раз не рисковать. А кроме карандаша взяла маленький значок в форме футбольного мяча, который нашла в глубине ящика. Ценности значок не представлял, и пропажу никто бы не заметил. А если и заметят, то не сразу. Заодно она проверила, на месте ли тот тампон, что она оставила в ящике в свой первый приход. Тампон лежал там же. Шахразада вообразила реакцию матери, если бы та обнаружила в ящике сына спрятанный тампон. Начала бы расспрашивать: «Зачем тебе гигиенический тампон? Объясни!» Или же промолчала бы, строя мрачные догадки. Шахразада и представить себе не могла, как поступит его мать в таком случае. Но тампон все-таки решила не трогать. Что ни говори, это ее первый знак, оставленный для юноши. На этот раз она добавила в качестве второго знака три своих волоска. Волоски она выдернула накануне вечером, обернула в полиэтиленовую пленку и заклеила в маленький конверт. Она достала его из рюкзака и вложила между страниц старой тетради по математике. Волоски не то чтобы длинные, но и не короткие. Прямые и черные. Разве определишь, чьи, без анализа ДНК? Хотя сразу понятно, что женские.

Выйдя из дому, она отправилась прямиком в школу, чтобы успеть на послеобеденные уроки. И так, довольствуясь своей удачей, провела еще десять дней. Ей казалось, что теперь она владеет куда большей частью его. Но история, конечно же, закончиться на этом не могла. Забираться в чужие дома, как упоминала сама Шахразада, вошло у нее в привычку.

Умолкнув на этом месте, Шахразада посмотрела на часы в изголовье кровати. И сказала, как бы сама себе:

– Мне уже пора! – После чего встала с кровати и начала одеваться. Цифры показывали четыре тридцать две. Шахразада надела простые белые трусы, застегнула крючок бюстгальтера, натянула джинсы и надела через голову синюю спортивную блузу с эмблемой «Найки». В умывальнике тщательно вымыла руки с мылом, наскоро причесалась и уехала на голубой «Мазде».

Оставшись в одиночестве и не придумав, чем бы еще заняться, Хабара пытался мысленно смаковать один за другим рассказы Шахразады – так корова пережевывает пищу. Он совершенно не мог представить, в какую сторону повернет эта история, – такое, впрочем, нередко бывало и раньше. Он с трудом мог представить, какой была Шахразада в молодости, когда училась в старших классах. Неужели в ту пору она оставалась еще очень стройной? В школьной форме, в белых гольфах, с заплетенными косичками.