киданием в него лифчика, он же уздечка. А на повторное требование следовать за ним редактор Малавантози выдернул у Барталамео перо из форменного головного убора и надругался над ним.

— Над кем? — не понял околоточный. — Над Барталамео?

— Никак нет-с, над пером.

— Что такое? Как он смел, скотина? — такой наглости синьор Стакани не ожидал даже от демократически настроенных журналистов. — Что они сделали с пером?

— Не решаюсь сказать, — замялся полицейский. — В рапорте Барталамео всё написано.

— А я тебе приказываю говорить.

— В общем, он это… того… значит, вставил перо в одно место своему Росинанту.

— В какое место? — холодея сердцем, спросил околоточный.

— Извините-с, — полицейский, понизив голос до шёпота, — но, как это ни прискорбно, он вставил ему перо в зад-с.

— Что такое? — на большее у сеньора Стакани не хватило сил, его глаза вылезли из орбит, околоточный был в прострации, его мозг не мог до конца осознать такого кощунства. Наконец он перевёл дух и задал ещё один вопрос, если быть честным, офицер надеялся, что его подчинённый ошибается, поэтому он переспросил: — Куда-куда он вставил?

— В зад-с своему Росинанту, — тихо повторил дежуривший ночью.

— Какому ещё Росинанту? — точно так же тихо переспросил офицер.

— Росинанту, она же публичная девка Черитта.

— Какой ужас! — выдохнул околоточный. — До какой же глубины надо пасть, чтобы вытворять такое? Что толкнуло человека на такую низость?

— Полагаю, что водка, смешанная с шампанским, — предположил полицейский.

— Молчи, дурак, — устало произнёс Стакани, садясь в своё кресло. — Какая ещё водка? Я не об этом, я ведь тоже употребляю водку с шампанским. И что?

— Что?

— Да ничего. Вы когда-нибудь слышали, чтобы я вставлял перья из форменного головного убора в зады непотребных девок?

— Никогда, ваше благородие.

— Бывало, конечно, всякое, что греха таить, вставлял всякие предметы, иногда, знаете ли, так раскуражишься… Но чтобы перья от обмундирования Никогда! Лучше пулю в висок, чем такая подлость.

— Упаси вас Бог, господин околоточный, зачем же пулю? Как же мы без вас? Не дай Бог, на ваше место пришлют какого-нибудь дуболома из образованных, — взмолились полицейские.

— А всё почему? — не слыша подчинённых, продолжал Стакани. — А потому, что я патриот! Гражданин! И даже офицер, хотя бы и полицейской службы.

— Уж нам известно, вы честнейший человек, — продолжали подчинённые.

— И вот гляжу я на ваши морды, — офицер поглядел в глаза подчинённых, — и думаю: вот откуда в людях такой нигилизм?

— Такой, простите, не понял, что?

— Такое презрение к святыням? Это же надо? Перо от форменного головного убора и зад кому? Непотребной девке. Фу, ты, какая гадость.

— Так точно-с, гадость.

— Вот оно! Вот с этого и начинается политическая деградация интеллигенции. Сначала правозащитные всякие акции, статейки в вонючих газетёнках, дальше больше: перья в задах у проституток. А потом, глядишь, и социалистические лозунги замаячили: а может, и бомбы в кареты градоначальников полетели.

— Так точно-с, полный бунт получается.

— А где они сейчас, эти выродки?

— Как положено, в камере, все трое.

— А третий кто? — удивился околоточный.

— Так Росинант и третий.

— А её-то зачем взяли?

— А вдруг она тоже… в смысле того… способствовала. Вдруг неблагонадёжная.

— Способствовала чему? — не понял офицер.

— Ну, вставлению этих, как его… перьев.

— Дурак ты, братец, — околоточный даже улыбнулся. — Эта девица самая что ни на есть благонадёжная. У неё, кроме пикантных развлечений да денег, и мыслей в голове других-то нету. Отпусти её немедля, только сними показания как положено.

— Уже снял-с, только вот с отпусканием загвоздочка выходит.

— Что, опять ключи от камер потеряли? — околоточный уже хотел разок врезать подчинённому, так как это был уже третий случай потери ключей от мест содержания заключённых.

— Никак нет-с, ключи на месте, только вот девка, простите, в своей рабочей одежде доставлена, то есть в перчатках до локтей и туфлях.

— Она голая, что ли?

— Абсолютно, перо-то мы из неё уже вытащили.

— А как же вы её в таком виде конвоировали к месту заключения?

— А так и конвоировали всех троих.

— Что, и синьоры демократы тоже голые?

— Никак нет, синьор редактор в кальсонах и штиблетах, а синьор журналист Понто в майке, шляпе и нательном кресте.

— Идиоты, зла на вас не хватает, — устало сказал синьор околоточный. — Ладно, беги в бордель за одеждой для мадмуазель Расин… тьфу, ты, чёрт, мадмуазель Черитты.

Сказав это, синьор околоточный взял ключи и пошёл в камеру к синьоре, так незаслуженно пострадавшей на производстве. Чтобы поддержать, так сказать, эту приятную во всех отношениях девушку в трудную минуту. Морально, конечно, поддержать, пока не принесли одежду.

Но всего этого ни Пиноккио, ни его храбрые солдаты не знали. Они отдыхали от сражения на пляже после школы. Легенды о битвах, в которых участвовали эти маленькие ветераны, облетели весь город. И масса других мальчишек из порта да из города вертелась тут же в надежде поучаствовать ещё хоть в одном сражении. Все хотели поучаствовать, чтобы потом, лежа на песке и пуская папиросный дым в небо, рассказывать многочисленным слушателям истории типа:

— Да, это дело было горячее, чёрт меня дери. После того, как мы смели авангард неприятеля и сбросили его в море, на рынке нас встретили главные силы. Это, скажу я вам, было зрелище. Это вам не хухры-мухры, чёрт меня дери. Мне не повезло, я попал в отряд Рокко. Да-да, в тот самый отряд, на который обрушились главные силы врага. Эти мигеры рвали людей на части одним ударом когтистой лапы. Некоторые ребята, что греха таить, струхнули, но я их не виню. Будь я не таким закалённым, я бы и сам испугался этих чудовищ, но я решил, лучше умру на месте, чем побегу. И когда моя жизнь была уже на волоске, передовые части самого Буратино врубились им в тыл. Ещё пару минут, и я бы с вами не разговаривал. Да и не знаю я, кто бы остался жив из отряда Рокко, не подоспей так вовремя Буратино.

— А что дальше? — спрашивали слушатели, широко раскрыв глаза и чуть не повизгивая от восторга.

— Дальше — как