Правда, и жизнь его сейчас трудно назвать обычной.

Он продолжал стоять близко, касаясь рукой моих волос, а взглядом лица, и я никак не могла ответить. Потому что не соврала ему. Если и было в моём прошлом что-то особенное, то с другим парнем, и так давно, что однажды я об этом просто забыла.

— Даша?

Мы находились в просторной кухне одни, но Воронов подступил еще ближе, и я вдруг ощутила себя загнанной в угол. В странный угол, где вроде бы всё знакомо, но почему-то трудно дышать, а каждое прикосновение воспринимается особенно чувствительно — как разряд тока, от которого по телу разбегаются мурашки. И волнение такое, что от поднявшегося дыхания пересыхают губы.

Очнись, Дашка! Надо срочно что-то ответить шефу, иначе придется придумать прозвище, и тогда все станет только хуже!

— Ты и меня-то не помнишь, Андрей, — произнесла глухо и не сразу. — Какая разница. Разве сейчас это важно?

Воронов отпустил волосы и, скользнув рукой за мою спину, перекрыл воду в мойке, но отступать не спешил.

— Для меня очень важно, — резонно возразил. — Тебе должно что-то нравиться. То, что делает тебя моей.

О, господи! Неужели это говорит сам «Андрей Игоревич»? Важный и неприступный? Да еще так мягко, что дрожь берет. Разве он так умеет? Или это со мной что-то неладное творится?

— М-мое имя… Ты произносишь его достаточно ласково, поверь. Мне н-нравится.

— И почему мне так не кажется?

— Может, потому, что сейчас ты ощущаешь между нами дистанцию? — предположила, не придумав ничего лучше. — Ну… сам понимаешь, из-за чего.

Воронов все понимал, но говорить не спешил. Его голос стал тише и мягче, а вот глаза остались такими же серьезными, как прежде. Только теперь смотрели ближе и пристальнее.

— Скажи, есть причина, по которой мы отдалились друг от друга? В ней все дело, так?

— Ну, хм-м…

— Даша?

— Нет. Просто не думай. Да с чего ты взял?

Но улыбнуться не вышло. Действительно, с чего бы вдруг, будучи супругами, мы оба ведем себя так странно?

Да уж, проницательности моего шефа можно позавидовать.

— Мне не нравится то, что я вижу, — тем временем сознался мужчина, — и я не могу об этом не думать. Это вовсе не просто — закрыть глаза на то, к чему оказался не готов.

А вот это признание задело, хотя вряд ли можно обижаться на человека за то, что он не испытывает к тебе симпатии. Но одно дело работа, и совсем другое — дом. В своем доме я была собой и без защиты.

— Ну, извини, — нахмурившись, поджала губы. — Уж какая есть.

Заправив прядь волос за ухо, попыталась отвернуться, но у меня не вышло. Воронов легко повернул меня к себе за локоть.

— Послушай, Даша. Я не о тебе, и не о детях. Вовсе не о вас.

— А о ком?

— О себе. И ты наверняка понимаешь, о чем именно, раз уж знаешь меня, как никто.

Ничего я не понимала. И того, что происходит тоже. Почему Воронов продолжает стоять и смотреть на меня? Почему волнение не унимается, и мне не удается взять себя в руки? Я не смогу сыграть роль жены, настоящей и любящей уж точно, если он будет так смотреть. У меня нет такого таланта, но мне жизненно необходима дистанция, и желательно срочно!

Хорошо, хоть Лешенко обещал, что все разрешится уже скоро.

— Андрей, давай отложим разговор на потом, — попросила, следуя женской интуиции. — Не хочу ворошить то, чего ты не помнишь. Тебе нелегко сейчас, я это понимаю и не собираюсь требовать от тебя внимания или выставлять претензии. Потерпи неделю, ну, может, две… Как только память к тебе вернется, всё изменится, обещаю! Вот увидишь, сразу станет легче, — добавила, тщетно пытаясь успокоить возмутившуюся совесть.

— Я так не думаю.

— Что… что ты делаешь?!

Воронов вдруг наклонился и коснулся носом моего виска, а ладонью затылка.

— А ты приятно пахнешь… жена, — сказал скорее себе, чем мне. — Я помню твой запах, и он мне нравится. Если бы не это… если бы на твоем месте в больнице оказалась другая…

— Т-то что?

— То вряд ли бы я ушел с ней.

Он резко вдохнул полной грудью и отошел, прервав себя на слове. Сказал совсем другое, а точнее — пообещал:

— Я вспомню, Даша. Сам. Все вспомню, слышишь?

— Да.

— Спасибо за шапку и сотовый, но больше ничего лично мне не покупай. И за улицу прости — я был не прав. Не во всем, а в частности, но все равно погорячился.

Сказал, забрал подарки и ушел, оставив меня изумленно моргать ему вслед в опустевшей кухне.

Господи, когда Воронов все вспомнит — он меня убьет! И я не удивлюсь, если это будет первое, что он сделает.

* * *

Позже шеф все-таки отправился на улицу — один, как того хотел. На этот раз я не торчала в окне и не следила за каждым его шагом, но, конечно же, переживала и каждую минуту ожидания прислушивалась к повороту ключа в дверном замке.

Он вернулся часа через два, когда я уже вся извелась и собиралась звонить Лешенко, чтобы бить тревогу, убедив себя, что Воронов потерялся или всё вспомнил и сбежал. Разделся, умылся в ванной комнате и ушел в спальню. Тихо и без слов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Казалось бы, можно выдохнуть, но почему-то не получалось.

По-человечески мне было его очень жаль, но я понимала, что если расскажу правду, он немедленно захочет всё выяснить. И что не помня ничего и ни о ком, он поверит не мне, а брату. И тогда Куприянову «Сезам» упадет на блюдечке, а из двух внуков у Матвея Ивановича почти наверняка останется один, причем не самый порядочный.

Но Воронов вернулся, и я успокоилась, все равно собираясь завтра позвонить сержанту и поговорить.

До позднего вечера дети послушно играли и делали уроки в своих комнатах. Стёпке такая изоляция от нашего гостя, в силу врожденного любопытства и темперамента, давалась сложнее всего, но он держался. В итоге после внутренней борьбы с самим собой и самостоятельного похода в душ, сын уснул раньше всех. Риточка продолжала читать Джоан Роулинг, а мы с Соней пошли на кухню поить Катю теплым молоком.