Много месяцев после этого Элизабет могла заснуть, только вспоминая сцену из «Волшебника страны Оз». Самой книги уже не было, она осталась в той жизни, до тетушки Мюриэл, но Элизабет помнила ее. Ту сцену, где Дороти выливает ведро воды на злую колдунью и колдунья тает. Колдунья, конечно, была тетушка Мюриэл. А мать Элизабет — фея Глинда Добрая. В один прекрасный день она вернется, опустится на колени и поцелует Элизабет в лоб.

Она откидывается назад, закрывает глаза. Сухие глаза. Крис хотел, чтобы она бросила работу, бросила дом и обоих детей. Ради него. Положилась бы на его милость. На его милосердие. Она еще не совсем сошла с ума — он, должно быть, совсем сошел с ума, если думал, что она на это способна. Будто сидишь ни на чем. Ему следовало оставить все как есть.

Она выпрямляется, хватает с полки связку писем и читает то, что сверху. КАТИСЬ К ЕБЕНЕ МАТЕРИ. Его последние слова. Она разозлилась, когда впервые это прочитала.

Она засовывает в конверт корешки чеков, оплаченные счета и копии расписок о получении квартплаты от верхних жильцов; надписывает на конверте: 1976. Так закрывается год. Теперь она может начать новый. Время не стояло на месте, пока ее не было (как она теперь думает). Ей кое-как удалось свести концы с концами на работе, но все равно теперь придется многое догонять. Например, пора поставить в план выставку лоскутных одеял и начать ее рекламировать. Девочкам нужно новое белье, а Нэнси, кроме того, новые зимние сапожки: она уже который день возвращается с промокшей ногой. И с Натом что-то не так. Что-то происходит в его жизни, а ей он не говорит. Может, он завел новую подружку — из Марты он выжал все, что можно. Хотя прежде он ей всегда рассказывал. Она перебирает в памяти прошедшие дни, ища улики; в затылке у нее холодеет, как раньше, это старый страх перед грядущими событиями, перед катаклизмами, что надвигаются неведомо для нее, как приливные волны на другой стороне земного шара. За спиной. Неподвластные ей.

Она встает и запирает стол на ключ. У нее есть стержень. У нее есть деньги в банке, не так уж много, но есть. Ей не надо ни от кого зависеть, она не иждивенка. Она самодостаточна.

Среда, 19 января 1977 год

Леся

Организмы адаптируются к окружающей среде. В основном вынужденно. Они также адаптируются к собственным потребностям, нередко такая адаптация довольно причудлива, не сказать — извращенна. Взять, к примеру, модифицированный третий коготь задней ноги одного из Лесиных любимых динозавров — не очень крупного, но быстрого и хищного дейнониха. Третий коготь, в отличие от двух других, земли не касается; следовательно, он не использовался при ходьбе и беге. Остром[2]8 , известный авторитет и первооткрыватель дейнониха, заключил, основываясь на положении и форме этого когтя (серповидный и острый как бритва), что он использовался исключительно для выпускания кишок. Передними лапами, которые пропорционально длиннее, чем у тираннозавра или горгозавра, дейноних держал добычу на удобном расстоянии и, стоя на одной ноге, третьим когтем другой ноги вспарывал жертве брюхо. Упражнение на равновесие; а также необычный способ поддержания жизни, то есть ловли и приготовления пищи. До сих пор ученые не нашли других существ, хоть сколько-нибудь похожих на дейнониха. Вот эта необычность, эта уникальность, эта веселая акробатика Лесе по душе. Нечто вроде танца.

Она много раз наблюдала этот невинный, хоть и кровавый, танец с безопасной позиции в вершине дерева (сегодня — хвойного). Сейчас, правда, она никого не видит, даже какого-нибудь птерозавра. Уильям всех распугал. Он блуждает внизу среди бочкообразных стволов саговников, и ему не по себе. Что-то не так: все вокруг незнакомо. Солнце какое-то странное, и непонятные запахи. Он пока не осознал, что оказался в другой эпохе.

Это непонимание — его адаптация. Его окружающая среда — Леся, и эта среда изменилась.

Уильям также сидит за карточным столиком и ест «Лапшу Романофф» марки «Бетти Крокер», которую поставила перед ним Леся. Ей самой что-то не хочется есть. Он обстреливает ее зарядами мрачности: ядовитые отходы загрязняют воздух, их более трехсот видов, большинство из них люди еще не научились распознавать. Серная кислота и ртуть, металлический туман, кислотный дождь падают в чистые озера Маскоки и ползут на север. Одурманенные рыбы всплывают кверху брюхом, быстро превращаясь в раздутые трупы. Если немедленно (немедленно!) не удесятерить принимаемые меры, Великие озера умрут. Пятая часть пресноводных запасов планеты. И ради чего? Ради колготок, с упреком говорит он, роняя лапшу с вилки. Ради аптечных резинок, автомобилей и пластмассовых пуговиц. Леся кивает; она все знает, но ничего не может поделать. Он это нарочно.

В эту самую минуту, неутомимо продолжает Уильям, птицы едят червей и накапливают в жировых тканях устойчивые, не распадающиеся цепочки полихлорбифенилов. Сама Леся, скорее всего, уже не сможет зачать и выносить здорового ребенка из-за огромного количества ДДТ, что копится в ее собственных жировых тканях. Не говоря уже о радиации, непрестанно бомбардирующей ее яичники, из-за чего она почти наверняка родит двухголового младенца, или кусок мяса размером с грейпфрут, с волосами и полным комплектом зубов (Уильям перечисляет примеры), или ребенка, у которого оба глаза на одной стороне лица, точно у камбалы.

Леся, которой именно сейчас не очень хочется слушать все это дальше, независимо от того, насколько оно правдиво, парирует: есть гипотеза, что динозавры вымерли из-за вспышки сверхновой. Из-за резкого усиления космической радиации скорлупа яиц так истончилась, что детеныши не могли развиваться нормально. (В Музее эту теорию не уважают, придерживаясь более умеренной гипотезы; тем не менее Уильям на это отвлечется. Это может случиться и с нами. Кто знает заранее, когда взорвется звезда?) Леся спрашивает Уильяма, будет ли он пить растворимый кофе.

Уильям мрачно говорит «Да». Этой мрачностью, потерей обычного сходства с прыгающим мячиком, он и адаптируется. Как собака, нюхом, он чует перемену в Лесе; он знает, но он не знает, что именно знает. Поэтому он такой подавленный. Когда Леся приносит кофе, он говорит: «Ты забыла, что я пью со сливками». Жалобно. Жалобный голос и Уильям в Лесином представлении как-то не сочетаются.

Леся садится в кресло. Ей хочется поразмыслить, но, если она уйдет в спальню, Уильям примет это за приглашение, пойдет за ней и пожелает заняться любовью. А Лесе этого сейчас совсем не хочется. (Проблема: спаривание дейнонихов. Роль третьего когтя, серповидного и острого как бритва: как сделать, чтобы он не мешал? Случайные травмы?) Хотя все клетки ее тела набухли, стали жидкими, отяжелели, светятся водянистой энергией, каждое клеточное ядро испускает лучик. Целиком же Леся мигает, подобно светлячку; она — фонарь, призывный сигнал. Неудивительно, что Уильям витает в приапическом состоянии, беспокоится, потому что она дважды запиралась в ванной, принимая душ, а один раз сказала, что у нее страшная изжога. Неуклюжий Уильям жужжит, как майский жук, тычущийся в сетку.