двусмысленное стихотворение о девушках нетвёрдых моральных устоев, содержавшее прозрачные намёки, и потрудился разослать экземпляры знакомым Елизаветы. Дело было возбуждено, но девушку это не спасло, она покончила с собой выстрелом из револьвера на паперти храма Христа Спасителя, оставив записку: «Я умру. Но вы, пожалуйста, не воображайте, что вы причина моего самоубийства. Вы презренное ничтожество и в силу своего ничтожества не можете быть причиной такого великого акта в жизни моей, как её прекращение».

Следствие ведёт…

Ввиду большого общественного резонанса ещё за полтора года до самоубийства следствие было поручено следователю по важнейшим делам Московского окружного суда Николаю Васильевичу Сахарову. Немолодой уже человек (ему шёл 55‑й год), он стал следователем в 1866 г. одновременно с рождением нового суда. Это был опытный и неравнодушный судебный деятель, настоящий мастер своего дела, распутавший десятки преступных хитросплетений. Он прекрасно понимал, что сбор достаточных для предъявления обвинения доказательств в данном случае превращается в задачу крайне трудноразрешимую, и пошёл по единственно возможному пути: реконструировать события того злосчастного вечера максимально полно с тем, чтобы убедить присяжных в изначальной злонамеренности Назарова, отвергающей возможность «добровольного согласия». С этой целью им были собраны характеристики подозреваемого, альфонса и картёжника, и многочисленные свидетельские показания; кроме того, Сахаров назначил ряд экспертиз, одна из которых заслуживает отдельного рассказа.

Помимо прочего, следователю важно было показать, что Назаров расчётливо воспользовался крайне возбуждённым состоянием начинающей актрисы, переживающей первый сценический успех. С этой целью он обратился к двум артисткам, уже знаменитым, с тем чтобы они помогли это состояние максимально точно описать. Его выбор пал на Марию Ермолову и Александру Глама-Мещёрскую. «1884 года, 24 января, судебный следователь Московского окружного суда по важнейшим делам Сахаров, рассмотрев настоящее дело, нашёл, что одной из существенных причин, обусловивших возможность Назарову овладеть Е. А. Черемновой в номерах «Эрмитажа», она ставит крайний упадок физических своих сил вследствие волнений, парализовавших нервную систему её как в период ожидания момента первого выступления на сцену, так и в самый этот момент. Хотя не подлежит никакому сомнению тот психический факт, что продолжительное и притом напряжённое ожидание важного или резкого момента в жизни, напрягая нервную систему, производит затем соответственный упадок сил организма, и поэтому приведённое показание Е. А. Черемновой об упадке её физических сил по поводу ожидания спектакля и потом вследствие самого спектакля представляется вполне вероятным, но, так как означенный психический факт, несмотря на общеизвестность его, должен быть в данном случае констатирован удостоверением лиц, находившихся в одинаковом с Е. А. Черемновою психическом положении, что в виду установления вопроса о воздействии первого сценического дебюта на нервную систему, судебный следователь постановил: допросить о том артисток императорского московского театра М. Н. Ермолову и частного театра Лентовского А. Я. Глама-Мещёрскую как лиц, по своим летам не утративших ещё, вероятно, воспоминаний о впечатлениях их первых сценических дебютов».

Мария Николаевна оценила это состояние так: «Я помню, ожидания этого рокового в моей жизни момента так волновали меня, скажу больше – так страшили меня, что были моменты, когда я готова была даже отказаться от появления на сцену; таким ужасным мне представлялся этот момент! Затем, помню также и то, что, когда спектакль кончился, я вернулась домой в сильном изнеможении как вследствие пережитых волнений, так и вследствие сравнительно продолжительного пребывания на ногах, в движении, во время самого спектакля. От этих волнений и наступающей затем крайней усталости, особенно в тех случаях, когда приходится исполнять ответственную роль, я не могу освободиться и теперь, когда достаточно освоилась уже со сценой». «Я живо помню, что, когда после первого появления моего на сцену, приехала я домой, все предшествовавшие ожидания этого момента и волнения до того потрясли организм мой, что разрешились страшным нервным припадком вследствие полного упадка сил. Я вернулась без сил, без ног, без голоса, с весьма слабым сознанием, словом, совсем больная, и мне нужно было некоторое время, чтобы силы снова вернулись ко мне. Если же ко всем этим волнениям прибавить танцы после спектакля, а к ним прибавить ещё реакцию, которая, говорят, следует за возбуждением нервной системы вином, выпитым хотя и в незначительном количестве, что я, впрочем, не испытала сама, то я вполне понимаю, как ничтожны были физические силы той бедной особы, о которой вы говорите, для борьбы с напавшим на неё молодым и крепким мужчиной», – откликнулась Александра Яковлевна.

Демарш защиты

Разумеется, Назаров и Андреевский пожаловались, назвав экспертизу «эксцентрически-артистической». Разумеется, Московская судебная палата с их доводами согласилась, и в суде экспертиза оглашена не была. Хотя некоторые юристы и сочли ход Сахарова правильным, большинство профессионалов его всё-таки не поддержало. Впрочем, присяжным вполне хватило всего остального, и Назаров был приговорён к лишению всех прав состояния и ссылке в отдалённейшие места Сибири. Адвокат принёс кассационную жалобу.

Лишение прав – дополнительное (назначалось только как приложение к основному – каторге, ссылке и т. д.) уголовное наказание в Российской империи. Существовало в трёх вариантах: «лишение всех прав состояния», «лишение всех лично и по состоянию принадлежащих особенных прав» и «лишение некоторых особенных прав». Первое означало потерю всех привилегий, связанных с принадлежностью к определённому сословию, прекращение супружеских отношений, лишение прав собственности на имущество (оно переходило к наследникам), лишение родительских прав. Второе и третье касалось сословных и личных привилегий.

В Сенате Андреевский в весьма категоричной форме поставил под сомнение сам принцип доказательства «через личность». «В самом деле, пагубная односторонность судебных следователей, преимущественно – «по особо важным делам»; безграничные характеристики обвиняемого, исходящие из правила: подавай всё, что есть дурного, лишь бы очернить человека, хотя бы он и не был виноват; фантазёрство и неудержимая словоохотливость экспертов; гражданские истцы, не имеющие в процессе никакого гражданского дела и только возбуждающее присяжных против подсудимого, – разве все эти уклонения не составляют «злобы дня» и разве все они не соединились в этом деле с такою силою, что можно и даже следует призадуматься над практикою самого Правительствующего Сената, пересмотреть её и ещё раз взвесить вопрос: может ли все так продолжаться?..» Андреевский обрушился на следователя Сахарова со всей мощью своего несомненного литературного таланта (он был довольно одарённым поэтом), обвиняя его в пристрастности, однобокости, превратном толковании закона и в конечном итоге некомпетентности.

Сергей Андреевский (1880-е)

Заключение по жалобе давал обер-прокурор уголовного кассационного департамента Сената А. Ф. Кони. Его и Андреевского связывала долгая и искренняя дружба, но товарищеские (как и любые другие) отношения в