дела Анатолий Фёдорович никогда не примешивал. Его мнение вполне категорично: существенных нарушений судом допущено не было, оснований для отмены решения окружного суда не находится. Сенат согласился с этой точкой зрения, приговор был оставлен в силе. Позже император по ходатайству Назарова смягчил его на 5 лет полицейского надзора и лишение особенных прав.

«Был ли лишен Назаров возможности бороться против показаний свидетелей о личности? Нет. Во‑первых, он знал об этих свидетелях и о сущности их показаний за полтора года до судебного заседания; во‑вторых, он имел двух защитников, из которых один, принёсший настоящую жалобу, стоял, как видно из протокола, бодро и зорко на защите прав своего клиента, и в‑третьих, Назаров выставил ряд свидетелей в свою защиту и разъяснение дела».

Из заключения обер-прокурора А. Ф. Кони по делу

Послесловие

Что же касается необычной экспертизы, то Сахарову пришлось выслушать немало неприятных слов. В частности, один из судей, участвовавших в процессе, А. Постельников, в своём особом мнении высказался в пользу порицания следователя, который, по его словам, предпринял попытку «заменить врачей актрисами, сведения об организме Черемновой – рассуждениями актрис о том, чего они сами не знают». Сам А. Ф. Кони, через много лет вспоминая те события, писал: «Нельзя отказать такой экспертизе в оригинальности и нельзя не признать её интересной. Но более чем сомнительно считать её приемлемой вообще и в качестве судебного доказательства в особенности… Приходится признать, что артистки, в рассказе которых об их впечатлениях судебный следователь хотел найти мерило для оценки впечатлений другой артистки, полученных притом и в другой обстановке, никак не могут считаться экспертами в настоящем смысле слова».

Что касается Андреевского, то он подвергся жесточайшей критике за то, что не просто согласился защищать такого человека в таком деле, но и делал это столь высокопрофессионально и страстно, как если бы и сам был на стороне своего подзащитного…

Ну что тут скажешь? Юридическая правота Сахарова, равно как и нравственная – Андреевского, вполне могут оставаться и сегодня предметом спора, каким они были 130 с лишним лет тому назад. Оба они стремились выполнить свою работу наилучшим образом, оба действовали под влиянием глубокого убеждения в собственной правоте. Что из этого дела, как и из множества других, современных ему, неопровержимо следует, так это то, что в конце XIX в. в России существовал суд, который мог не только делать ошибки, но и исправлять их и анализировать с тем, чтобы они не повторялись.

19. Она и он

Суд над отставным корнетом Александром Бартеневым, убившим актрису Марию Висновскую, Российская империя, 1891 г.

Криминальные сюжеты «из жизни» нередко ложились в основу литературных произведений крупных русских писателей. Однако авторы «Воскресения», «Живого трупа» и «Преступления и наказания» глубоко их перерабатывали, в то время как в бунинском «Деле корнета Елагина» практически ничего не придумано…

19 июня 1890 г. в шестом часу утра ротмистр лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Лихачёв был разбужен своим полковым товарищем, корнетом Бартеневым. «Я застрелил Маню», – произнес тот, сбрасывая шинель. Возлюбленная Бартенева, артистка Варшавского драматического театра Мария Висновская, была хорошо известна в полку: Бартенев их связи не скрывал. Один из офицеров, отобрав у корнета ключи, поехал домой к актрисе, но обнаружил там только недоумевающую прислугу. Наконец от убийцы добились, что всё произошло на съёмной квартире. Офицеры отправились туда и обнаружили тело, покойно лежащее на кровати; казалось, Висновская дремала, но одного прикосновения к руке оказалось достаточно, чтобы понять: с врачами можно не торопиться, сначала – полиция.

Она

Марии Висновской исполнилось тридцать лет. Коллега по сцене описывал её так: «Это была блондинка среднего роста, с фигурой полноватой, но стройной. У неё были обычные черты лица, хорошо передававшие все чувства в тончайших своих проявлениях…» Её хорошо знали не только завзятые театралы, но и обычная публика. Начав в своё время сценическую карьеру в амплуа инженю, она «доросла» до субретки и уверенно примеривалась к трагическим героиням, незадолго до смерти сыграла Офелию. Много выступала и хорошо зарабатывала: контракт сам по себе приносил ей 2 000 в год (жалование батальонного командира в звании подполковника), плюс отдельные гонорары за некоторые выходы, плюс оговорённое количество бенефисов и полубенефисов.

Бенефис – спектакль, устраиваемый в честь одного из выступающих актёров, доход от которого полностью или частично (полубенефис) поступал в пользу этого человека за вычетом расходов на постановку спектакля.

У неё были десятки поклонников: польские журналисты, русские офицеры… С одним – европейски известным тенором Александром Мышугой – роман был длительным и страстным, он хотел развестись с женой и даже начал оформлять бумаги… Говорили, у неё был от него ребенок, которого она отдала в пансион – это никогда не было подтверждено документально. На суде он скажет: «Я пользоваться полной взаимностью Висновской. Когда я выезжал из Варшавы, мы переписывались… она относилась ко мне всегда очень хорошо, и я был уверен, что наш брак со временем состоится. Она была хорошо воспитана, образована, много читала и обладала серьёзным талантом. Кокетства у неё было не больше, чем обыкновенно бывает его у женщин, но вовсе она не была кокеткой в смысле завлечения мужчин в любовные связи». Что-то не сложилось…

«Она вообще любила орудия смерти. Опий у неё был в той самой баночке – баночку нашли на месте убийства, – в которой она впоследствии принесла его в квартиру на Новогродской улице. Xлороформ я, по её просьбе и под предлогом зубной боли, достал по рецепту полкового врача. Этот флакончик она тоже принесла Новогродскую улицу. В начале мая, когда я у него ужинал, она достала опий и сказала: «Как легко умереть; стоит только немножко подсыпать… и готово!»

Подсудимый Бартенев, из показаний на суде

Он

Корнет Александр Бартенев был моложе своей возлюбленной на восемь лет. Потомственный кавалерист – случай нечастый: «Гусар, который в 30 лет не убит – не гусар, а дрянь», – заметил французский генерал Лассаль, сам, впрочем, погибший в 34. Среди его предков значился Алексей Бурцов, великолепный наездник, знаменитый пьяница и бретёр, легендарный адресат восторженных стихов Дениса Давыдова (это ему написано: «Ради бога, трубку дай, ставь бутылки перед нами…») и предмет гордости пушкинского Сильвио – «я перепил славного Бурцова». Дед – подполковник, отец вышел из кадетского корпуса в кирасиры, но проиграл казённые деньги и вынужден был оставить службу поручиком. Люди большой физической силы (отец