Что интересно — Анна Ивановна вовсе не торопилась отдавать Волынского под суд. Наверное, и она понимала не хуже Бирона: стоит завертеться колесам страшной машины — и обратного пути уже не будет, Волынский падёт жертвой личной вражды Бирона. Между любовниками состоялось несколько скандалов, для которых они даже не считали необходимым уединяться. Анна плакала и кричала, что Бирон её больше не любит. Бирон кричал: «Извольте выбирать — он или я!» и грозился выехать из России, если Волынского не отдадут под суд. В общем, всё дело сразу перешло в пласт личных отношений: если любишь меня, принеси мне на блюде голову Волынского.

Характерно, что, когда Волынского «прижало», он моментально растерял всю свою «крутизну» и кинулся искать поддержки и у Миниха, и у Эйхлера… Везде, где только было можно. Но и поведение политической проститутки уже не спасало, потому что к тому времени Волынский ухитрился обидеть, оскорбить и восстановить против себя буквально всех.

Трудно сказать, что это было — готовность всё–таки отдать голову Волынского любимому человеку, или императрицу все же убедили во враждебности Артемия Петровича? Во всяком случае была «наряжена комиссия» во главе с Андреем Ушаковым, 12 апреля 1740 года Волынскому объявили домашний арест, и колеса машины сделали первый оборот…

На очень многие вопросы по поводу своего «Генерального плана» Волынский при всем желании и не может ничего сказать; например, не может ответить на вопрос:

«Кто обманщики, кои стараются себя наибольше в кредит привести и показать якобы особливую верность и усердие, хотя ничего такого нет?»

На этот конкретно вопрос Волынский отвечает, что

«написал об одном Остермане, а по каким именно делам таким образом Остерман поступал, он, Волынский, не упомнит».

И такие же беспомощные ответы дает Волынский на остальные вопросы комиссии, или даже заявляет, что

«…поступал все против них (Бирона, Куракина и Остермана. — А. Б.), думал, что министр, и мыслил, что был высоко умен, а ныне видит, что от глупости своей все врал от злобы своей».

При этих словах он становился на колени и кланялся до земли, униженно просил ему верить.

А колеса знай себе вертелись, дело шло, и вот уже схватили слуг Артемия Волынского, подняли на дыбу его дворецкого, и тот «сознался» в «страшных поносных словах», которые говорил Артемий Петрович про императрицу. «Сознались» и некоторые «конфиденты», то есть доверенные лица Артемия Волынского. В какой степени они говорили правду, в какой — оговаривали себя и других под пытками, уже не имело значения. Члены комиссии уже и не вспоминали об избиении Тредиаковского и прочих «мелочах». Как это и бывало обычно в ведомстве Ушакова, «заказчики» получали грандиозное политическое дело, прямо целый заговор!

«Государыня у нас дура, и как ни докладывай, резолюции у неё никакой не добьешься». От Бирона «государство к разорению прийти может»,

— говорил эти слова Волынский или все–таки не говорил? Сейчас невозможно утверждать это с уверенностью. Такие показания давались, это определенно. Считать ли такие слова страшным преступлением (если они были сказаны)… это пусть судит читатель.

Архитектор Петр Еропкин под пытками показал даже, что Артемий Волынский хотел захватить трон и сам стать императором, но вот это–то откровенное вранье. Интересно, что оправдан был только человек, державшийся лучше других и никого не оговоривший — президент Коммерц–коллегии Платон Мусин–Пушкин.

22 мая стали пытать и самого Волынского. Сравнительно с другими пытали его недолго, полчаса, и дали «всего» тридцать ударов кнутом. Отдадим должное Артемию Петровичу Волынскому — он не оговорил никого.

Но колеса всё равно крутились, машина рявкнула, заработала на полную катушку, и ничто не мешало произнести приговор, отдающий средневековой жестокостью: «…живого посадить на кол, вырезав прежде язык». Вообще–то вырезание языка очень ясно свидетельствует — Волынского всё–таки боялись. Что–то будет он кричать в толпу, сидя на колу? Когда лояльность уже не имеет ни малейшего значения? Вот правительство и приняло «нужные» меры.

27 июня состоялась публичная казнь. Артемия Волынского вывели, обвязав нижнюю часть лица красной тряпкой. А Анна Ивановна по свойственному ей милосердию и ангельской доброте смягчила приговор: велено было отрубить Артемию Волынскому правую руку, которой он писал всякие глупости, а потом сразу и голову, не продлевая мучений. Может быть, Анна Ивановна продолжала хорошо относиться к Артемию Волынскому, — в меру своих представлений?

Одновременно отрубили головы Еропкину и Хрущеву, а Соймонова, Суда и Эйхлера били кнутом и сослали в каторжные работы в Сибирь. Как видите, в число конфидентов Волынского входили и русские, и немцы, и немцев точно так же, как русских, били кнутом и ссылали в Сибирь.

Конечно же, Артемий Петрович совершенно не заслуживает репутации знамени национального сопротивления. Еще меньше можно увидеть в нем принципиального врага Бирона и бироновщины; глубоко порядочного человека, возмущенного творящимся безобразием и пытающегося ввести более разумные порядки. Все эти сказки о Волынском стали рассказывать позже, когда начала формироваться легенда об иноземных захватчиках–немцах, которые захватили Российскую империю и против которых боролись национальные герои. Скажем вполне определенно — героем Артемий Петрович никак не был, а по своим нравственным качествам совершенно соответствовал режиму бироновщины.

Интересен он скорее как раз тем, что для режима–то он был своим. Так расправились с человеком, который был не просто лоялен к бироновщине, а который сам был ее крупным функционером. Человеком, который, и став на место Бирона, вряд ли много бы изменил и уж, конечно, был совершенно не опасен. Это был человек, вызвавший личный страх и личную неприязнь Бирона и нескольких других временщиков, и только.

Можно себе представить судьбу менее заслуженного человека, угодившего в Тайную канцелярию! Называют разные цифры угодивших в это «приятное» учреждение: от 10 до 20 тысяч человек. Вторая цифра, пожалуй, даже более точна, хотя тоже примерна. Полной же цифры мы не узнаем никогда, потому что многие дела совершенно сознательно сжигались — чтобы никто и никогда не узнал, кто и за что казнен или сослан.

Но вот в чем совершенно уверены практически все историки — что не меньше половины этих 20 тысяч, а может быть, и 60—70% составляло русское дворянство. И получается, что за 10 лет правления Анны Ивановны на коренное русское дворянство пришелся чудовищной силы удар. Из сословия, общая численность взрослых членов которого была чуть больше 100 тысяч человек, то ли 10 тысяч, то ли даже 15 тысяч было казнено, сослано, подверглось пыткам, сечено кнутом. Зловещая деталь — в этот период появились женщины–палачи — казнили и пытали дворян целыми семьями. До 5 тысяч людей было сослано так, что потом нельзя было сыскать их следа: нигде не было сделано записей, а ссыльным переменяли имена, чтобы потом нельзя было их найти. Многие, конечно, потом и нашлись, но бывало и так, что целые семьи пропадали без вести, и до сих пор мы не знаем, какова судьба этих людей.