Старик нежно обнял меня за плечи, и в этот момент я верила. Мне хотелось верить в то, что я не плохой человек, что ему виднее, что идеальных людей нет. Еще бы этот старик сумел отключить мой мозг, жизнь бы враз обрела иные краски. Быть может, черного в ней стало бы намного меньше и «полярный день» пришел в мою жизнь чуть раньше.

– Знаешь, если вдруг ты больше не сумеешь самостоятельно справляться с тем, что накопилось, только скажи, мне терять уже нечего. – Маркович улыбнулся так тепло, что в этот миг даже солнце стало ничем. Страшно подумать, что когда-то я боялась этого старика, что считала его злым. – Я серьезно. Хочешь, я разберусь с этим твоим Марком, научу его уважительно относиться к детям и женщинам в целом? Могу в школу наведаться и поубавить спеси у твоих одноклассников. Какой мой век? День? Два? Месяц? Год? Что с меня, старика, возьмешь? Зато тебе добрую службу сослужу, от греха уберегу. Считай – не прошла жизнь зря.

Я крепко обхватываю Марковича обеими руками, что не составляет никакого труда, ведь мой старший товарищ почти Дюймовочка. В глазах появились слезы, я слишком долго никого не прижимала к себе, и вряд ли найдется другой такой человек, которого мне захочется обнять. Маркович предлагает гнусные и неприемлемые решения моих проблем, и, ясное дело, я никогда не осмелилась бы воспринять эти слова серьезно, да и он вряд ли всерьез, но как же все мое существо благодарно ему за каждое слово! Знать, что на этом свете есть хотя бы один-единственный человек, способный ради тебя на ВСЕ, – бесценно. У каждого в этом мире должен быть некто, кто способен вытащить тебя из самого вязкого и черного болота проблем, разочарований, депрессий, пусть даже ему в обед сто лет, это не имеет никакого значения.

– Спасибо.

Костлявая рука легонько касается моих плеч.

– Всегда пожалуйста. Надеюсь, ты понимаешь, что я не шучу? Я, если что, вполне серьезно: и ты от греха подальше окажешься, и я на тот свет с легкой душой отправлюсь. Мне все равно гореть в аду.

Вот она – дружба. Вот оно – понимание. Вот она – забота. Вот оно – самопожертвование. Вот они – такие важные и нужные слова. Вот ОН – самый дорогой искалеченному подростку человек.

– Может быть, но масла в огонь подливать я никогда не стану.

Мой шестнадцатый день рождения остался в памяти как самый теплый и значимый. Все, что сказал мне тогда Маркович, я часто прокручивала в голове как волшебную мантру, как магическое заклинание, которое удерживало в шаге от вечной, а не полярной ночи. Иногда я изо всех сил старалась верить, что где-то и когда-то меня и в самом деле встретит полярный рассвет…

Марковича не стало шестого января две тысячи четвертого, что только укоренило мою ненависть к январю и зиме в целом. В свои шестнадцать я научилась ненавидеть многое: родителей, собак, зиму, розовый цвет, любовь, людей (в том числе и себя). ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА!

Прихватив с собой кутью, шестого числа, накануне Рождества Христова, я отправилась в «Сизый голубь». Это было нашей маленькой традицией – праздновать Рождество вместе. У Марковича на белом свете не было ни единой родной души, до того как в его жизни появилась я. А у меня была не одна такая «душа», вот только этот старик единственный, кто стал по-настоящему родным.

В тот морозный белоснежный вечер встречал меня не приветливый старец, а суетящиеся у его жилища незнакомые люди. Толстая тетенька в старой, цвета тюремных стен, фуфайке, с каменным лицом (иногда я встречала ее на этом дворе, одна из немногочисленных работниц музея) сухо сообщила мне, что у Марковича случился удар. «Его больше нет. Порадуйся за него, девочка. Он, наконец, перенесся в лучший из миров», – с фальшивой скорбью проговорила женщина и продолжила руководить процессом приготовления к похоронам.

До этого момента я уже знала, что человек на самом деле способен умирать в этой жизни не один раз, и не так уж важно, что его телесная оболочка все еще числится среди живых. Мне кажется, перестать дышать и чувствовать удары сердца в груди не так страшно, как продолжать чувствовать их, понимая всю бессмысленность этого процесса. В тот вечер я в который раз умерла.

Маркович скончался. Я обречена на одиночество. Чувство, будто последние годы я держалась в океане жизни на надувной лодке, и она лопнула. Больше не будет мудрых советов, добрых слов, теплых и таких важных объятий, в то время как весь мир переполнен отвращением ко мне. Худощавый, неприятный на первый взгляд старик, с подстреленными штанами, держащимися на бессменных подтяжках, больше никогда не расскажет мне ни единой захватывающей истории из жизни, не подарит согревающую больше тысячи свечей улыбку, не объяснит понятными словами о превратностях человеческих судеб, не утешит, не вступится за меня, не развеселит, не… Я осталась один на один с холодным, полным ненависти, боли и лицемерия миром.

Шестого января четвертого года я до глубокой ночи просидела на смотровой вышке (мама давно перестала контролировать мое появление дома, тем более после появления в ее жизни Марка-мудака). Незнакомым людям, находившимся в столь поздний час на территории музея, было не до меня. Никто даже не заметил осторожно проскользнувшую на старенькую вышку тень. С высоты в пять с половиной метров я наблюдала за мирно падающим снегом, прячущим под своим покровом наш неприглядный городок. В тот вечер звезды были особенно яркими, и их было слишком много. Но могу поклясться, что в этом миллиарде светил я заметила одну, самую яркую, неуверенно появившуюся, но моментально затмившую все. Я знала, это был мой старик, которого забрали к себе небеса, отвоевав чистую душу у Ада.

* * *

Десятого января две тысячи четвертого. Со дня, который изменил всю мою жизнь, прошло три года и девять дней.

Десятого января две тысячи четвертого, поздним вечером, я медленно брела в «Сизый голубь» с кладбища, где в свежей могиле покоился самый дорогой моему сердцу человек. Я продолжала навещать Марковича и беседовать с ним, и пусть не во власти старика было мне отвечать, я невидимыми нитями была пришита к нему и физически ощущала его присутствие, которого мне чертовски недоставало.

На улице жутко холодно. Порывистый морозный ветер, взбивавший из снежинок ледяной коктейль, обжигает остатки лица, и мне бы вернуться домой, в тепло, но это то, чего мне хотелось меньше всего. Мама, облизывающая своего озабоченного педанта, и Клавдия, торчащая у телика в окружении тонны носовых платков и бидонов чая, не очень-то привлекательная картинка. Зимний холод не так страшен, как изморозь домашнего очага, которого, по сути, никогда и не было.

Их было четыре, плюс один.

Первого января две тысячи первого Буль разорвал мою жизнь, будто плюшевую лисицу, и справился с этим в одиночку, а спустя три года втоптали остатки меня в грязь четыре плюс один парня.

Январь, за что ты так со мной?!

ИЗНАСИЛОВАНИЕ

10 января 2004 года (одиннадцатый класс, шестнадцать лет)

– А это кто тут у нас не боится гулять темными переулками?