— Какого чёрта ты привезла детей? — сквозь зубы выдавил он, испепеляюще глядя на Лину.

Он уже предвкушал, какие фотографии сегодня появятся в прессе. Совсем не горящего завода. А Давида с женщиной и детьми на фоне пострадавшего от огня здания.

— Мы были в торговом центре, когда пришло сообщение, не бросать же их там, — виновато оправдывалась Ангелина.

Ему хотелось спросить, какого чёрта она вообще припёрлась, но этот вопрос Давид уже задавал.

— Езжай домой. Все живы. Убытки незначительные.

— Ты знаешь, кто это мог быть? — смотрела она на него тревожно.

— Наверное, проводка, — он равнодушно пожал плечами, хотя это «кто», а не «что», подразумевало другой ответ.

— Думаешь, Квятковский? — не сводила с него глаз Ангелина.

— Лин, — дёрнул он головой предупреждающе, — езжай домой, потом поговорим. Я позвоню.

— Хорошо, — кивнула она. Обняла, чмокнула в щёку, несмотря на то что Давид предупреждающе выставил ладонь, давая понять: не стоит этого делать. Посмотрела на стоящих за его спиной журналистов и пошла к машине.

— Давид Борисович! — кинулась вперёд самая смелая репортёрша, когда он развернулся.

Давид её узнал. Эта «райская птица» с хищным клювом и красными перьями в волосах на пресс-конференции с владельцем «ВК-банка» спрашивала у Квятковского, замешана ли его дочь.

— Как вы можете прокомментировать произошедшее? — перекрикивал остальные её звонкий голос. Высокий рост, худоба, по мнению Давида излишняя, и, видимо, каблуки, давали ей неплохое преимущество перед коллегами — даже с задних рядов её было видно. Но сейчас она стояла в первом и вскинула руку с диктофоном навстречу Давиду.

— Я никак не могу прокомментировать произошедшее, — спокойно ответил он. — Будет создана комиссия, она разберётся. О результатах расследования мой пресс-секретарь вам сообщит.

— Это может быть акция «зелёных»? — выкрикнул кто-то из задних рядов. Теперь голос был мужским, хоть и высоким. — Они обещали призвать вас к ответу за убийства животных, истребление популяций насекомых…

Боже, как же Давид устал слушать эту чушь. Из года в год его донимали какие-нибудь оголтелые активисты, что боролись за права крыс, тараканов и вшей. А он был вынужден отвечать.

— Мне ничего не известно об этом, — сухо ответил Давид и слабо улыбнулся. — Если это были они, то донесли своё сообщение неубедительно, можно сказать, я его не получил. И не для протокола: я лично ничего не имею против прав вшей, и не возражаю, если кто-то предоставляет им для размножения свою голову, но считаю, каждый должен сам решить, жить ли вшам в его волосах, поэтому выпускаю средства против педикулёза.

Глава 39

Собравшиеся засмеялись.

— Но вы подтверждаете, что это могут быть «зелёные»? — не унимался его невидимый за спинами собеседник. Давид подозревал, что это был один из активистов движения, что затесался среди журналистов, и не собирался вестись на провокации.

— Я уже ответил. Всего доброго, господа! — развернулся Давид и решительно пошёл к зданию.

Наверное, он должен был быть взбешён, но всё произошедшее его скорее расстроило. Дети, Лина, чёртовы показушники, поливающие бензином его товар — в груди ныло, даже тоскливо скулило. Кто бы их ни подослал, его вынуждали реагировать, отвечать, втягивали в очередную войну, а это последнее, чего он сейчас хотел.

Сейчас, когда всё перевернулось с ног на голову, когда Давид переосмысливал свою жизнь.

Когда собирался стать отцом.

Он выждал, когда разъедутся чёртовы журналисты. Забрал плёнку с записью, решив, что рано он расстался с детективом. Служба безопасности, конечно, проведёт расследование, но он решил тайно провести своё, потому что… что-то не вязалось. Что-то было не так. Но пока он не понял что.

Конечно, он тоже в первую очередь подумал на Квятковского, размышлял Давид по дороге в клинику, где у него была назначена встреча с Алекс и экспресс-анализ на отцовство.

Честно говоря, он не сомневался, что ребёнок — его, но люди умели удивлять: лучшие друзья становились худшими врагами, союзники били в спину, правда, в которую он свято верил, оказывалась гнусной ложью, беременность женщины, которой безоговорочно доверял — фальшивой. Через всё это Давид уже проходил, а у него не было привычки повторять собственные ошибки.

И он бы хотел сейчас думать об Алекс, её смехе, её ироничном остроумии, её ноготках, вычерчивающих узоры на его спине и вызывающие во всём теле мурашки, но приходилось думать о её сраном отце.

Их последний разговор перед поездкой Давида к Алекс ожидаемо не заладился.

Давид был уверен, что Квятковский не выкрутится, ему придётся поступиться самым дорогим, что у него есть — винокурней, которой он так гордился.

Сидя сейчас в машине, Давид усмехнулся. Кто бы мог подумать, что больше всего в жизни старый хрыч дорожит не сыном, не дочерью, не банком, не своей репутацией — а кучей дырявых бочек, в которых настаивал свой сивушный бурбон.

Он сцепил зубы. А ведь когда-то на той плодородной земле, что Квятковский превратил в убогие кукурузные поля, женщина, что оставила неизгладимый след в сердце Давида, мечтала выращивать розы и виноград. Самые красивые розы, какие только можно вырастить в их климате. И редкий виноград, из которого будет вино с самым изысканным букетом, какой только можно вообразить.

Какой злой рок заставил её обратиться к помощи юриста Эдуарда Квятковского, чтобы узаконить своё право на землю, знал только бог. Но провидение их свело, и вот чем это закончилось.

Ещё не закончилось. Давид не клялся, что заберёт у Квятковского самое дорогое, что у него есть, также как он отобрал самого дорогое у Давида — женщину, чью смерть он не смог пережить до сих пор, и дом, что считал своим местом силы, скорее наоборот, она просила этого не делать, но Давид хотел не для неё, для себя — забрать у Квятковского самое дорогое и получить удовольствие. Вот только не сразу разобрался чем больше всего дорожит отец Алекс.

— Проваливай к чёрту, Давид Гросс! — тряс головой Эдуард Квятковский, словно у него вот-вот случится припадок. — Ты ничего не получишь. А попробуешь снова — пожалеешь.

Его руки ходили ходуном. На столе, за который банкир ухватился, тряслись канцелярский набор и рамки с фотографиями. Мелко постукивал по столешнице футляр очков. Два его подбородка и массивный живот тоже подрагивали. Лицо налилось кровью.

— Я не отступлю, господин Квятковский, — холодно сказал Давид. — Не сдамся и не пойду на попятную, пока не раздавлю тебя, как напившегося крови клопа. И даже не надейся, что мне не хватит сил, — в тишине кабинета под громкое тиканье часов прозвучали его