февраля, толпы демонстрировавших рабочих, пробивали себе дорогу к центру города с криками: «Долой войну!» и «Хлеба!»; путиловцы вышли с двумя красными знаменами с надписью: «Долой правительство, да здравствует республика!» и «Долой войну!»[594].

Революция напоминала взрыв разорвавшейся бомбы: 23 февраля с толпой еще справлялись полиция и жандармы, однако М. Родзянко в своем сообщении Николаю II уже предупреждал: если все останется по прежнему и Дума будет распущена последствием «станет революция и анархия, которую никто не в силах будет обуздать»[595]. Казаки, как вспоминал А. Мартынов, с явным сочувствием относились к митингующим, и даже «в ответ на стрельбу полицейских в толпу, дали залп в полицию. Во всех полицейских сводках в эти дни выражалось недовольство полиции поведением казачьих частей: 25 февраля донские казаки освобождали арестованных и били при этом городовых»[596]. Уже 24-го пришлось пустить военные части, а 25-го, после царского приказа, решено стрелять, и на следующий день войска местами стреляли. Но одна рота запасного батальона Павловского полка уже требовала прекращения стрельбы и сама стреляла в конную полицию[597].

«Положение серьезное, — сообщал М. Родзянко — Николаю II 26 февраля, — В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Частью войска стреляют друг друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя…»[598]. В ответ 26 февраля Николай II телеграфировал начальнику Петроградского военного округа ген. С. Хабалову и министру внутренних дел А. Протопопову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны…»[599].

Однако было поздно, беспорядки уже переросли в революцию, которая началась 27 февраля «с военного бунта запасных батальонов Литовского и Волынского полков. Рано утром началась в распоряжении этих полков перестрелка, и мне по телефону, — вспоминал М. Родзянко, — дали знать, что командир Литовского батальона… убит взбунтовавшимися солдатами и убито еще два офицера, а остальные гг. офицеры арестованы… Злоба озверевших людей сразу направилась на офицеров и так далее шло, как по трафарету, во всех бунтах и волнениях в полках впоследствии»[600].

И 27 февраля ген. С. Хабалов телеграфировал начальнику штаба Ставки ген. M. Алексееву: «Прошу доложить его императорскому величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог. Большинство частей одни за другими изменили своему долгу, отказываясь сражаться против мятежников. Другие части побратались с мятежниками и обратили свое оружие против верных его величеству войск… К вечеру мятежники овладели большею частью столицы…»[601].

27 февраля Николай II приостановил деятельность Думы, несмотря на то, что еще 19 февраля ее председатель М. Родзянко предупреждал Николая II, что в случае роспуска Думы вспыхнет революция, которая «сметет вас, и вы уже не будете царствовать». — «Ну, Бог даст», — отвечал самодержец…»[602]. В ответ 27 февраля М. Родзянко телеграфировал Николаю II: «Занятия Государственной думы указом Вашего Величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров… Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною… Завтра может быть уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и династии»[603]. Но и на эту телеграмму Родзянко ответа не получил[604]. Между тем, роспуск Думы, подтверждал П. Милюков, действительно стал сигналом к началу революции[605].

О том, как это произошло, рассказывал лидер эсеров В. Чернов: «Думе предстояло остаться на мелководье, забытой всеми, не способной на союз с народом, отвергнутой самодержавием и никому не приносящей пользы. Но тут ей на выручку нечаянно пришло правительство. Когда уличные демонстрации достигли своего пика, правительство издало указ о роспуске Думы. Внезапно петроградские улицы облетела весть: Дума отказалась «распуститься»! Для всех недовольных, которые еще колебались, и всех тех, кто начинал сомневаться в прочности правительства, которое они защищали, это стало последней каплей»[606].

«Однако отказ Думы «распуститься» был всего лишь легендой. Да, левые депутаты призывали к такому отказу. Но «отказ подчиниться монарху означал бы, что Дума разворачивает знамя мятежа и возглавляет этот мятеж; со всеми вытекающими отсюда последствиями, — пояснял В. Шульгин, — Родзянко и подавляющее большинство думцев, включая кадетов, были абсолютно не способны на такое»[607]. И «Дума решила подчиниться царскому указу о роспуске…»[608]. Таким образом, по словам П. Милюкова, «самоубийство Думы совершилось без протеста»[609].

Однако «легенда об отказе подчиниться указу о роспуске постепенно привела к беспрецедентной и двойственной ситуации. Прибывали военные отряды, открыто бросившие того самого царя, которому Дума решила подчиняться даже после декрета о собственном роспуске. Они подтвердили свою преданность революции, представленной Думой, которая дрожала от ужаса, сталкиваясь с ней. Толпа приветствовала Родзянко громкими криками»[610]. М. Родзянко ничего не оставалось, как в тот же день 27 февр. возглавить Временный Комитет Государственной Думы.

«В телеграмме царю членов Государственного совета в ночь на 28 февраля положение определялось следующим образом: «Вследствие полного расстройства транспорта и отсутствия подвоза необходимых материалов остановились заводы и фабрики. Вынужденная безработица и крайнее обострение продовольственного кризиса, вызванного тем же расстройством транспорта, довели народные массы до полного отчаяния… Правительство, никогда не пользовавшееся доверием в России, окончательно дискредитировано и совершенно бессильно справиться с грозящим положением»[611].

В тот же день Совет министров подал царю просьбу о коллективной отставке и разошелся. И «во время «революции», — как отмечал П. Милюков, — в столице России не было ни царя, ни Думы, ни Совета министров». И «во всем этом огромном городе, — вспоминал В. Шульгин, — нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти…»[612]. 28 февраля многие министры, включая председателя, были арестованы, а к Таврическому дворцу шли уже в полном составе полки, перешедшие на сторону Государственной Думы[613].

Сам Николай II был фактически блокирован в Ставке с 23 февраля, куда прибыл по настойчивой просьбе ген. М. Алексеева. Лейб-медик семьи Николая II Д. Боткин в связи с этим полагал, что: «Революция началась задолго до того дня, когда Гучков и Шульгин добивались в Пскове отречения… Государь фактически был узником заговорщиков еще до подписания отречения…»[614]. Этой же версии придерживался один из лидеров октябристов С. Шидловский: «Временною властью были приняты все меры, чтобы не допустить его в Петроград из опасения личного его