вслух ничего, ты ведь и так это знаешь, зачем говорить?

Пустое это – слова…

38

И все мне стало казаться другим: как будто невидимый волшебник взял и протер этот мир бархатной тряпочкой, и он, как волшебный сосуд, состоящий из разноцветных стеклышек, наконец-то заиграл всеми своими красками, сияющими в лучах солнца!

И еще пришла тишина.

Никаких ненужных, мешающих звуков.

Да нет, они никуда не делись, они остались, но теперь я их почти и не воспринимала. Казалось, что вместе со мной и весь остальной мир взял и оглох от счастья!

Мы прилетели с Кипра в воскресенье, а сегодня уже среда. Не знаю, как Платон отходит от всех этих событий, а что касается меня, так я и не отхожу особо.

Нормальному человеку, наверное, это сложно понять, но в моей личной шкале эмоций и переживаний непосредственно сам «вопиющий инцидент» занимал теперь практически последнее место.

В Москву пока что вернулась только моя физическая оболочка, да и то, похоже, не вся.

Мне задают вопросы – я отвечаю, пытаясь быть любезной, выныриваю из своих глубин, чтобы казаться адекватной, вслушиваюсь в слова, но они повисают за невидимым кругом, так и не сумев попасть в мое личное пространство. Слова извне сохранили для меня возможность доносить необходимую информацию, но они стали лишены для меня всякой сути.

Очень часто вопросы, с которыми ко мне обращаются, меня раздражают, особенно вопросы профессора, но даже раздражение мое теперь имеет совсем иной оттенок.

Оно стало такое… беззлобное, не агрессивное совсем такое.

На следующее же утро после нашего возвращения домой, в понедельник, мне позвонил кто-то из дирекции клуба, выразил глубочайшие сожаления о случившемся и, сюсюкая изрядно, выказал надежду на то, что я по-прежнему останусь членом клуба и «доброжелательная, творческая и здоровая атмосфера» коллектива позволит мне поскорее забыть тот «неприятный эпизод».

О’кей, да будет так! А куда ж я денусь?

Теперь мне вообще стало казаться, что в моем мире больше не существует и никогда не сможет вновь появиться таких вещей, как злость, страх, отчаянье.

От минора осталась только печаль, но светлая. Драгоценные моменты – воспоминания, словно подарки в маленьких коробочках, которые я снова и снова, смакуя, разворачиваю по несколько раз на дню. И прозрачная печаль исходит от них, я же знаю, что именно так, как было, нам уже не пережить второй раз, но уверенность в том, что будет не так, а как-то по-другому, но точно будет, делала мою печаль всего лишь изысканным дополнением к букету прекрасных, неведомых мне ранее ощущений.

Извращение, да, но я чем-то даже признательна тем грабителям с дороги. Ведь именно благодаря им я увидела той ночью на ферме та-а-кой свет внутри себя, такую бездну новых возможностей, что теперь желание жить, жить не как-то, а полноценно, до капли вбирая в себя все вокруг, стало для меня очень важным!

А с этими, с «нашими», как рассказал мне Платон по телефону, все худо-бедно обошлось: жертв нет, никого не избили, особо не нахамили, забрали с пяток сумок подороже да кучу цацек с наших «девушек» сняли. Паспорта разрешили оставить при себе, и после объяснения с полицией все «наши» таки вылетели поздним рейсом в Москву.

Ну, попотели, да, перенервничали, промурыжились несколько часов в отстойном аэропорту Ларнаки, но живы же все, здоровы, а цацек и сумок у них и дома еще предостаточно.

Мне их совсем не жаль.

Платона же с воскресенья я пока еще не видела, но слышу его каждый день по телефону.

Мы толком-то и не говорим ни о чем, так, урчим друг другу в трубку: «Как ты, а ты как?» Ничего существенного на словах, но зато сколько там скрыто в паузах!

Я сказала Платону, что возможность прийти в клуб у меня появится только в пятницу.

Не знаю зачем, но я сама, как будто намеренно, как будто чего-то боясь, оттягиваю время, прикрываясь малозначительными поводами – «дома дел много накопилось», «с сестрой повидаться надо».

А подсознательно я просто боюсь…

А вдруг, когда увижу его, он возьмет и станет другим или сделает вид, что не было ничего?!

Да я ж просто этого не переживу! Я же просто сгорю тогда заживо, на глазах у всех, в пафосном клубе под названием «Крылья»!

Профессор же, само собой, все эти дни продолжал заваливать меня вопросами о произошедшем на Кипре, и на все его вопросы я на удивление спокойно отвечала. Естественно, умолчав о самом главном.

А он на удивление и не выспрашивал «ни о чем таком». Принял как само собой разумеющееся тот факт, что я провела в компании совершенно не знакомого ему человека ночь на какой-то ферме, и ни в чем не обвинял, ни за что не укорял.

Чудеса, да и только…

Хотя что-то внутри меня угрюмо шептало, что не все так просто!

Тревожное затишье перед бурей… я почувствовала его, но решила, в своей безмятежности, пока на это забить.

Я буду наслаждаться этим своим новым состоянием сейчас, в сегодня, в каждой минуте, ведь когда-то, вскоре, все переменится, разовьется во что-то большее или уйдет совсем… А «потом» может и не быть.

Вот это, пожалуй, то самое ценное, чему научил меня «кошмарный инцидент» по дороге в аэропорт, – «потом может и не быть»…

Колесо фортуны! Никто не знает, в какую сторону крутанет тебя завтра!

39

После возвращения с Кипра меня как будто надули изнутри.

В том смысле, что теперь я начал летать, как шарик: над бытом, над проблемами и даже над собственной совестью.

А то, что делали или говорили другие люди, я воспринимал теперь по-другому.

Не проще, нет, а по-другому.

Если раньше я везде ловил «камешек в свой огород» или болезненно соотносил практически любую полученную извне информацию с собой, то теперь все то же самое мне стало казаться почти радостным и вполне разрешимым.

«Не успели забрать ребенка ровно в шесть с продленки?»

О’кей. Но там ведь у них рабочий день до шести тридцати.

Нет, мне не все равно, просто, если кто-то из нас, родителей, пришел на пять минут позже – я больше не видел в этом драмы.

И Маше пытался внушить: ничего страшного не произошло!

Ну, пробка, ну что же теперь поделаешь… Елисея и так всегда было сложно оторвать от ребят, за которыми родители приходили позже всех.

Он, маленький человечек, пока еще не страдает