ведь всего этого не знал, она ведь почти ничего не говорила, но тем не менее я не считал, что это ее часть греха, это была также и моя часть греха, на которую я, как трусливый заяц, просто не осмеливался все это время поднять глаза!

Светлого, дающего радость жизни после встречи с ней в моей душе стало так много, и с каждым следующим днем это множилось и плодилось, привнося все новые и новые оттенки, что само понятие «грех», как я упрямо все это время считал, оно вроде бы как и не вязалось со всем, из чужой оно было книги, не из нашей.

Я просто не был к этому готов, я просто не знал, что это произойдет так быстро…

Теперь, после вчерашней встречи с профессором, все в моей голове переменилось.

Уже даже не сама Алиса, а он поглощал все мои мысли практически неотрывно, не оставляя мне времени для отдыха, заставляя что-то и как-то отвечать невпопад и близким, и чужим.

Ее же я пока так и не видел и с ужасом начал понимать, что и не хочу…

За какие-то сутки мою абсолютную гармонию с собой и с внешним миром слизнуло вот это новое, гадкое и разрушающее.

Я думал про него, про ее профессора, и желчная, не находящая выхода ярость отравляла все внутри меня, я ощущал ее даже физически, почти непреходящей горечью во рту.

И этот человек, прервав мои танцующие шаги по лестнице, человек, практически никак меня не оскорбивший, не угрожавший мне, по крайней мере напрямую, и даже не повысивший ни разу голоса, – этот ничем не примечательный внешне человек за несколько минут отобрал у меня красивую детскую книжку с картинками под названием «Счастье».

И даже объяснил, почему он это сделал.

Потому что я недостоин.

И не только быть с Алисой, а вообще ничего не достоин, не моя эта книжка!

И пришел он ко мне не столько для того, чтобы сказать что-то конкретное, он пришел для того, чтобы показать мне, как работают на деле простые законы жизни.

Наверное, удача не свалилась на него просто так.

Я был уверен: он всю свою жизнь, шагами и шажочками, отказывая себе в желаниях подольше поспать и «просто поваляться и посмотреть телик», переводя в материю каждый час жизни, закрывая глаза на совесть и поощряя чужие пороки, шел к тому, чтобы теперь, в зрелости, получать то, что ему хочется.

И он получал.

Роскошная квартира в центре Москвы, машина, не как средство передвижения, а как часть статуса, жена с детьми где-то на комфортной даче с прислугой и моя единственная настоящая девушка в роли его любимой куклы.

А что я могу ему противопоставить?

Эмоции, чувства? Но их нельзя скушать, их нельзя надеть на себя и платить по счетам в ресторане.

Алиса тоже вскоре проснется, и каким же горьким будет ее пробуждение!

И виноват в этом только я.

Не он, а я…

Мне просто нечего ей предложить, совсем.

Я должен найти в себе силы и сказать «прощай» первым, я не хочу ее мучить и манить тем, чего нет на самом деле.

Я проиграл уже давно, с момента своего рождения.

Но как же это больно, как нестерпимо больно разрывать эту нить!

А ведь из всего потока негромких фраз на лестнице единственно конкретное, что он сказал про нее, про нас, было: «Молодой человек, для всех будет только лучше, если вы примиритесь и отойдете в сторону. Спасибо. Я очень надеюсь, что вы меня поняли».

Почти сутки я промучился, но нашел в себе силы не звонить и не писать Алисе.

Она не поверит в мое «все хорошо», слишком далеко у нас это зашло… туда, где врать уже никак невозможно.

Но тем не менее рука моя каждые полчаса нервно сжимала мобильный: не звонила ли, не писала ли сама?

Я давно уже изучил ее примерный распорядок дня и знал: активность Алисы проявляется к вечеру.

И вот, после Машиного мяса с подливкой со вкусом пепла, после идиотских вечерних новостей, на выдохе оттараторенного «Мойдодыра» для Елисея, четвертой по счету, выкуренной в форточку на кухне сигареты, когда я, уже вконец измучив сам себя, вдруг мучительно захотел спать, оно пришло!

Восторженное и, по сути, ни о чем: «Мы с Адой были на выставке))) Платон, это так здорово, Лашапель божественен! Я все расскажу тебе при встрече, до завтра!»

Сердце мое, не слушая более измученную голову, забилось на всю квартиру.

«До завтра!» У меня ничего нет, но у меня есть завтра! И в этом завтра будет она.

Да не пошел бы ты в жопу, профессор?

42

Платон определенно все же очень странный: то пишет мне по десять раз на дню, звонит, даже не пытаясь придумать какой-то повод, а то вдруг будто бы куда-то «выпадает».

Я все, конечно, понимаю: работа, семья, но за вчерашний вечер от него совсем ничего не было, а ведь сам просил меня написать, «как я сходила с Адой на выставку», я написала, а от него – ничего…

Может, было слишком поздно, может, он закрутился и не смог вовремя ответить, а потом посчитал, что на дворе уже ночь и я сплю, но он такой чувствительный, внимательный к мелочам, что я во все это не верю…

После вчерашнего объяснения с профессором, проснувшись утром в своей мастерской на диване, я решила не обострять со стариком отношений – а смысл?

То, что мы оба переживаем, – это одно, а что я могу, ну так, для начала, сама предложить Платону, если в порядке бреда представить себе наше совместное житье-бытье?

Я не хочу с ним жить.

Я хочу с ним летать… даже если мы разобьемся!

И эта мысль давно уже просыпается вместе со мной каждое утро, эта мысль старше меня самой.

Теперь же мне только и остается, что притаиться в привычной для всех «форме», но то простое и ясное, что теперь живет внутри меня, вызовет пожар неотвратимо!

И он никого не пощадит.

И это не предположение – это данность, которую мы с Платоном внесли в этот мир задолго до своего нынешнего воплощения в нем.

Заслышав мои почти виноватые шаги, профессор мигом поднял глаза от газеты.

– Ты куда?

Наверное, сегодня утром у него не было операций, а консультации он всегда назначал на вторую половину дня.

– Как куда? Занятия у меня. В группе йогов.