— Так чего ж ушла-то?

— Блин, — Варенька взяла со стойки Костину бутылку «Пепси» и машинально повертела ее в руках. — Я же сцены боюсь до усрачки. Мне все говорили, что я кайфовая, и что я смешная, и что шутки у меня интересные, — одним движением она стащила колпачок с бутылки. — А я не могла. Серьезно, я после каждого выступления бежала в туалет блевать и не выходила оттуда, пока не успокоюсь. Я там могла два часа просидеть, — Варенька сделала глоток. — Никому не дано понять, что это за ощущение, когда ты так боишься сцены и камер. Когда ноги трясутся и становятся ватными, и они тебя ни хрена не слушаются, и пот холодный прошибает, а тебе еще надо улыбаться и с людьми разговаривать. Но сейчас у меня все хорошо, есть муж и ребенок, — как-то очень внезапно добавила Варенька и поставила бутылку на стойку.

11

Варенька была славная. Она отчего-то недолюбливала Костю, это было заметно по недосказанным фразам, по стыдливо опущенным глазам, по нервным жестам, с которыми она теребила кудряшки. С возвращением Вареньки жизнь в «Азии-Мобайл» потекла значительно веселее, насколько это вообще было возможно.

А Костя, памятуя о том, что время в Воскресенске-33 течет не так, как положено, повинуясь своей собственной логике, завел отрывной календарь, точнее, даже два. Оба он купил в палатке «Роспечати», что на углу Столетова и Рыбакова, где торговала милая бабулечка в огромных очках с роговой оправой. Эта бабулечка все время вязала. Сколько ее помнил Костя (а помнил он ее с раннего детства, еще с той поры, когда эта палатка называлась «Союзпечать» и на углу Столетова и Рыбакова был обувной магазин, позже замененный на супермаркет «Ярче»), она все время вязала. Только с недавнего времени Костя начал внимательным глазом подмечать странности. Точнее, странность была одна — бабуля вязала шапочку, милую дамскую шапочку кокетливого сиреневого цвета. И вязала она эту шапочку уже более десяти лет, и каждый раз Костя заставал ее на одном и том же моменте, и каждый раз шапочка оказывалась практически готовой, а потом Костя снова стучался в закрытое окошечко палатки, и старческая рука, унизанная кольцами, ему открывала, и каждый раз он видел это незаконченное сиреневое вязание. Чуть позже он начал понимать, что и бабулечка-то не меняется. Сухонькая, сморщенная, седая как ночь, в огромных очках, плечи покрывает коричневый кардиган. Ни кардиган, ни старушка, ни вязание не изменились почти за тридцать лет. Название только поменялось.

Костя купил в «Роспечати» два одинаковых отрывных календаря. Чудо — прежде он был уверен, что такой нафталин уже давным-давно не продается. Один календарь он повесил в подсобке, прямо над микроволновкой, другой — у себя на кухне. Каждый раз, уходя из дома, он отрывал по одному листочку. Там на обратной стороне были рецепты. Двенадцатого октября, собираясь на работу и допивая горький кофе, он оторвал соответствующий листок. На обратной стороне был рецепт салата «Мимоза».

Картофель и морковь отварить до готовности. Остудить, почистить. Натереть морковь на мелкой терке…

Потом Костя садился в машину, ехал на работу, а пока ехал, слушал чаще всего «Наше радио»: главным образом из-за того, что попсу Костя недолюбливал, а от шансона вешался. Оставлял машину на парковке, поднимался на лифте до первого этажа (парковка считалась минус первым), открывал салон, включал в витринах свет и шел в подсобку, где висел такой же календарь. Отрывал тот же самый листочек с «Мимозой». Вот только ухищрение с календарями не помогало. Время упорно шло по-своему, не желая подчиняться законам логики. Костя несколько раз отрывал листочек с двенадцатым октября и «Мимозой». Раза три, не меньше. На листочке с тринадцатым октября был салат «Черепашка». А ведь Костя точно помнил, что тринадцатое октября уже было, точно было, — в этот день он заполнил кучу отчетов. Время, будь оно неладно, упорно сопротивлялось. Оно будто стремилось к шестому октября, снова и снова возвращаясь к этой дате. Даже в отрывном календаре это число было торжественно оформлено — в этот день предполагалось приготовить салат «Посейдон», в котором среди прочих ингредиентов значилась красная икра. Очевидно, что все эти рецепты вдохновенно сочинялись людьми, жившими до нашей эры, людьми, не заставшими ни суши, ни роллы. Наконец Косте надоело возиться с отрывными календарями, и он забил на это дело, когда на календаре значилось очередное девятое или десятое октября.

В какой-то из дней написал Женька. Это было неожиданно, но в целом довольно приятно — Костя, хотя ему не хотелось в этом признаваться, начал уже немного скучать по Евгению Николаевичу, так неожиданно свалившемуся на него другу из прошлого.

ты очень понравился Векслеру

очень

я сам такого не ожидал. и никто не ожидал. в общем, друг, не удивляйся, если в ближайшее время он пригласит тебя на бал

жень

а?

в смысле — бал? типа великий бал у сатаны?

ну да

ты серьезно? что я там буду делать?

развлекаться. ты когда в последний раз тусил?

лет десять назад

ну вот. развеешься, отдохнешь, приобретешь полезные знакомства

спасибо, мне хватило что я знаком с мэром города

так векслер не просто мэр, сам понимаешь

жень, я стремаюсь идти на бал к сатане

блин, костя, ты лошара. чего ты стремаешься?

А Костя и сам не знал, чего именно он боится. За последнее время в его жизни произошло немало странного и пугающего. Черт, на его глазах жестоко убили человека, и пусть этот человек и сам был убийцей, и пусть к тому времени он уже был давно мертв — факт оставался фактом: на его глазах жестоко убили человека! Впрочем, Костю пугало не это.

Как-то вечером, стоя перед зеркалом с зубной щеткой в руке, вглядываясь в свое отражение и пытаясь понять, отчего так неестественно блестят глаза, он задался вопросом. Еще в ту ночь, когда слепой водитель Аристарх Левандовский привез его домой, в привычную теплоту квартиры на Фестивальной… Костю напугало не само убийство. Костю напугала собственная реакция на произошедшее. Ведь, положа руку на сердце… На этом моменте отражение, непривычно чужое, напряглось, точно зверь, выслеживающий добычу… Ведь, положа руку на сердце, ему понравилось во всем этом участвовать, хотя ранее он не был кровожадным, никогда не был. Его всячески отталкивала жестокость. Вот чего боялся Костя, которому светило приглашение на великий бал у Векслера. Что-то эти дьявольские игры начинали затягивать.

И вот сейчас, держа в руках непрерывно попискивающий смартфон, Костя вспоминал то свое отражение — в зеркале же не он сам отражался, а