Лили, стоявшая в стороне, надувши губки, окинула Бестужеваоткровенным взглядом, какого от благонамеренных девиц Старого Света трудно былоожидать. Улыбнулась кокетливо:

— С ним гораздо лучше, Сол, у него хорошо получается…

— То-то, — благодушно сказал Сол. — У менякак-никак профессиональное чутье, голубки мои… Все, отдыхаем, мне еще надоподумать над следующим эпизодом — у нас ведь появилась совершенно другая линия…

Бестужев перехватил тяжелый взгляд стоявшего в отдаленииГолдмана-младшего и понял, что нажил себе нешуточного врага. Точнее говоря,недоброжелателя — этот лощеный молодой человек, классический городской хлыщ,никак не походил на человека, от коего можно ожидать настоящих неприятностей. Ктому же Бестужев вовсе не собирался задерживаться здесь надолго, у него ужевозникли соображения, как потихоньку убраться отсюда: под покровом ночной тьмы,когда все будут спать, расписание поездов известно, объясниться с кассиромпомогут мальчишки-агенты, как помогли пообщаться с начальником почты, который,порывшись в каких-то толстенных справочниках, написал Бестужеву в записнуюкнижку английскими словами точный адрес российского консульства в Вашингтоне…

Он растает в ночном мраке, и все вернется на свои места.Голдман-младший, определенно пытавшийся ухлестывать за красавицей Лили, получитк тому полную возможность. Чуточку непорядочно бросать свои служебныеобязанности начальника охраны — но ничего не поделаешь, дело важнее, в концеконцов, Голдману с Мейером не грозит ни смерть, ни увечья, да и подчиненныхсвоих Бестужев малость поднатаскал, сами справятся…

Всякое случалось в жизни Бестужева — и смертельныеопасности, и головоломные загадки, и насквозь безнадежные положения (из коихрано или поздно удавалось все же найти выход, иначе, собственно говоря, он бы ине стоял сейчас здесь живой-здоровый). Однако то, что с ним произошло на сонноми жарком американском Юге… Трудно было и слово подобрать надлежащее. Пожалуй,это было крайне оригинально. Начальство и подчиненные, друзья и знакомые, все,кто его хорошо знал, глаза вытаращили бы от удивления и решили наверняка, чтоимеют дело с хитрым розыгрышем — скажи им кто, что ротмистр Бестужев, изволители видеть, выступает в амплуа актера кинематографа, мало того, в виде благородногогероя, в главной роли…

И тем не менее это не сон, так что щипать себя бесполезно.Бестужев стоял, держа Пако под уздцы, вместе с остальными смотрел тихонечко,как неподалеку Лили (на сей раз в бальном платье былых времен) трогательнопрощается с матерью у подножки самого настоящего дилижанса, о которых Бестужевдо сих пор только читал в авантюрных романах. Дилижанс отыскался в соседнемгороде, коней взяли напрокат здесь, как и возницу, от которого совершенно нетребовался хотя бы минимум актерского мастерства — ему предстояло играть самогосебя, и не более того. А потому и платить ему можно немного — разумная экономияГолдмана в действии…

Прошлый фильм, в который Бестужева форменным образомвтолкнули так неожиданно, благополучно завершился. И Сол Роуз, неспособныйсидеть без дела, моментально приступил к съемкам следующего, с той же героиней(разве что звали ее теперь иначе), тем же героем (Бестужеву, правда, как и впрошлый раз, имени не полагалось, он значился просто «благородным ковбоем), темже коварным злодеем (ради творческого разнообразия звавшимся теперь не «злодейРичард», а «злодей Пабло») — и даже той же самой троицей краснокожих,которые теперь были вовсе не краснокожими, а кровожадными мексиканскимизлодеями мелкого пошиба, подручными Пабло. А в остальном это, пожалуй что,совершенно новый фильм — тут и имение злонамеренного дона Пабло с экзотическимназванием «гациенда», и зарытый где-то клад, непонятно чей, но крайне богатый,и многое другое…

«Матушку» Лили неугомонный Роуз отыскал опять-таки здесь, вгородке. Как слышал Бестужев краем уха, это оказалась очереднаяпредставительница очередного некогда аристократического, а после войнысовершенно разорившегося рода. А посему почтенная дама, следовало признать,даже в достаточно скромном платье выглядела прямо-таки величественно.

Кучер, взгромоздившийся высоко на облучке, без надобностипокрикивал на лошадей, притопывая сапогами по дощечке, служившей опорой дляног. Присмотревшись к нему, Бестужев покрутил головой. Его первоначальные подозренияоправдались — возница, выражаясь по-русски, успел где-то хорошенько клюкнуть(что у людей его ремесла, увы, встречается повсеместно).

Никакого ущерба зрелищу это не должно было нанести — камерана кучере вовсе и не задерживалась, а кричать он мог что угодно, зрители этоговсе равно не услышат…

Чертов Джозеф, Голдман-младший, естественно,присутствовавший при сцене трогательного прощания, упасть и не в кадре, то идело косился на Бестужева с той же злобой — вьюнош совершенно не умелсдерживать эмоции. Бестужев изо всех сил старался не обращать на это внимания.На месте парня любой сердился бы, оказавшись вдруг назначенным на местоглавного злодея без всяких перспектив выслуги. Бестужев уже достаточнопообтесался в кинематографе, чтобы понимать, насколько второсортна и унылаучасть главного злодея. Никогда в жизни, пройди хоть тысяча фильмов, он недобьется взаимности от главной героини, от которой будет получать лишь насмешкии оскорбления, а то и пощечины. В драке с благородным героем всегда потерпитпоражение, а в перестрелках частенько и окажется застреленным до смерти. Дажеесли ему и посчастливится завладеть кладом, это ненадолго — злодей сокровищобязательно лишится, а в худшем случае еще и именно из-за них погибнет вболоте, когда распиханная по карманам груда золота немаленьким весом увлечетего в трясину (подобную участь как раз Роуз и готовил злодею в этом фильме).Хронический неудачник, одним словом, или, говоря по-еврейски, шлемазл. Повоенным меркам участь бедняги Джозефа выглядит так, как если бы блестящегополковника внезапно разжаловали до поручиков и отправили командовать взводом вкакую-нибудь дыру, не обозначенную на генеральных картах…

Бедняга, ему даже не придется играть в сцене нападениябандитов на дилижанс — поскольку являть его зрителю верхом на лошади было быкрайне неосмотрительно. Только во второй половине фильма появится, будет сидетьв роскошном кресле на своей гациенде, когда бандиты притащат пленницу. Да исниматься эта сцена будет гораздо позже, в Нью-Йорке, в декорациях, которых нетсмысла возводить здесь из той самой разумной экономии…

К слову, это для Бестужева было сущим шокингом — узнать, чтофильм, оказывается, снимается по кусочкам без оглядки на хронологию событий.Это в театре спектакль благополучно продвигается от конца к началу, а вкинематографе обстоит как раз наоборот. Сначала здесь будут снимать, какотягощенный неправедным золотом дон Пабло погибнет в трясине, преследуемый попятам благородным героем, а уж потом, через пару недель, в Нью-Йорке, онпереместится в более ранние времена, станет расхаживать по гациенде, принуждаягероиню уступить его порочным страстям. Сцена прощания близилась к финалу, ниразу не вызвав нареканий Сола. Троица бандитов уже сидела на конях, ничуть не похожаяна себя прежних — на сей раз они щеголяли в широких шароварах, галунных жилетахи огромных мексиканских шляпах-сомбреро, вышитых серебром, размерами прямо-такис тележное колесо.