диплом, нет, улыбки на красиво-суровых, подобно Нигулисте, лицах появились, когда она произнесла несколько эстонских фраз – без акцента! – потрясенно выдохнул председатель, а она не стала задавать риторический вопрос, откуда у нее, армянки, взяться русскому акценту), получила (мир не без добрых людей!) языковую справку, лицензию – да-да, читатель, ту самую лицензию, которой когда-то безуспешно добивалась, и стала искать работу. И даже нашла ее. Если б мы не пересказывали историю, случившуюся в действительной жизни, а сооружали так называемую story для современного фильма, мы могли б на этой бодрой ноте закруглиться и предоставить читателю (зрителю) самому вообразить тот дивный новый мир, в котором обосновались наши герои, будущие картины, снятые Олевом, полученные им призы на кинофестивалях (или хотя бы один приз, но на фестивале очень престижном), его славу, а следовательно, деньги, ибо dat census bonores[29], победное возвращение в центр города вместе с кожаной мебелью и бытовой техникой, ну и конечно, Елену рядом с мужем, окруженную благодарными пациентами и даже с Гермионой на коленях. Кто знает, возможно, мы допускаем ошибку, да и какое значение sub specie aeterni[30] имеет то, что у жизни есть странное свойство не останавливаться на достигнутом, а продолжаться до самой смерти, она ведь, словно азартный игрок, неспособна положить выигрыш в карман и отойти от рулетки, а делает ставки до тех пор, пока все не спустит. Неизбежно, ибо жизнь по определению не может кончиться хорошо. Поскольку она кончается.

Так что, дорогой читатель, если вы предпочитаете жизни кино, а как показывает практика, этого кино стало так много, что пошла обратная волна, не кино теперь отражает жизнь или подражает ей, а люди машинально ждут от жизни, чтоб она была, как в кино, так вот, если вы принадлежите к числу тех, кто неосознанно переселился в киномир, считайте, что свой хэппи-энд вы получили, и закройте книгу. А если нет… Для тех, кто еще интересуется реальной жизнью, мы продолжаем наш рассказ.

Елена повернулась на бок и открыла глаза. Парис лежал на спине, раскинувшись, слегка похрапывал, мускулистое, крепкое тело любимца богини было обнажено, пестрое, руками самой Елены тканое, тонкой шерсти покрывало с изображением цепи крутых лесистых холмов вдоль берега далекого Эврота, валялось на вымощенном каменными плитами полу опочивальни. Елена поглядела на воспроизведенную по памяти картину родных мест, вздохнула. На покрывале было не все, еще снежные вершины и масличные рощи… Она придвинулась поближе и пристроила голову на плече мужа. Ах если б можно было не просыпаться!.. Если б рассвет не наступал никогда… И не надо было вставать, одеваться, выходить в постылый город с его высокими башнями и толстыми стенами, с его говорливыми жителями и их птичьим языком…

Она осторожно приподнялась, притянула к себе стоявший на столике у ложа серебряный кубок и отпила из него. И поморщилась. Даже вода здесь была невкусная, не сравнить с пелопонесской. Хоть вино пей… Впрочем, и вино не то…

Она снова легла и прижалась мягкими губами к смуглой коже.

Работу Елена нашла, конечно, не в госсекторе, впрочем, там она искать и не пыталась, отлично зная, что это бессмысленно, все штатные единицы давно уже были заняты, освобождать их никто не торопился, новых не предвиделось, наоборот, кабинеты рефлексотерапии, как высоконаучно окрестила ее прикладную в общем-то специальность советская власть, закрывались в одной поликлинике, в другой, в третьей, более того, ходили слухи, будто иглотерапию собираются исключить из списка лечебных методов, подлежащих медицинскому страхованию – что, в итоге, и случилось, через год или два, Елена восприняла это спокойно, в отличие от эстонских коллег и в отличие от себя самой десятилетней давности, она помнила, как возмущалась и кипела, когда некие чиновники в Минздраве СССР взяли да и приписали иглотерапию к физиотерапии, помнила, как доказывала, сверкая глазами и повышая в возбуждении голос, своему директору, что не имеет восточное чжень-цзю ничего общего с электро- и ультразвуковыми процедурами, помнила, но отстраненно, то ли собственное мучительное движение per aspera[31], то ли возраст, то ли окружение утишили ее бурный темперамент – ты, моя милая, по-моему, изрядно обэстонилась, сказала ей как-то знакомая, одна из тех немногих, которыми она в Таллине обзавелась, сама, естественно, русская, caelum, non animum mutant, cui trans mare currunt[32], возразила ей тогда Елена, но тут же подумала, что не совсем это верно, ей сразу пришли на память таллинские улицы, где русскую молодежь от эстонской можно отличить только по языку, а по виду никак, одеты одинаково, и манеры те же, да и сама она действительно обрела не свойственную ей прежде сдержанность и только меланхолично улыбалась, слушая, как сердились, не срываясь, правда, в крик и уж совершенно не размахивая руками, местные иглотерапевты, собравшиеся на очередное заседание Общества традиционной медицины, а может, ассоциации, она уже путалась, больше всего ведь люди любят революции в терминологии, им кажется, что стоит поменять название, и все пойдет иначе, все наладится, и где раньше было общество, там теперь непременно ассоциация и наоборот. Только вот не подействовало лекарство, переименовать – переименовали, а толку никакого, полное банкротство. Возмущайся, не возмущайся, а колеса крутятся, ручки пишут, то есть, простите, щелкают «мышки», стремительно компьютеризировавшееся эстонское чиновничество о ручках давно забыло, росчерк или, вернее, краткая судорога принтера, и ты лишний. Собственно, Елены огорчения огосударствленных коллег не касались, то есть касались в принципе, в сфере идей, так сказать, а сам факт, что платить за процедуры из собственного кармана придется не только ее пациентам, но и пациентам других, мог бы ее даже обрадовать, соображай она немного похуже, а так она понимала, что ее любимое чжень-цзю в Эстонии обречено, но… Где ты ничего изменить не в состоянии, там ты ничего изменить не в состоянии, – повторяла она мысленно сочиненный самолично (хотя кто может утверждать это наверняка?) афоризм.

Но это произошло не скоро, а пока Елена устроилась в одну из открывшихся за последние пару лет частных поликлиник. Заведение, куда Елена забрела почти случайно, увидев вывеску над подъездом, ничуть не напоминало ее прежний кооператив с голыми стенами и оставшимися от магазина большими стеклянными витринами, нет, «Медикус» принадлежал уже другому миру, все его помещения были оклеены приобретшими ныне поистине культовое значение белыми с тиснением обоями, пол выстлан сине-голубым ковролитом, гладкие, без единой шероховатости двери щеголяли финскими замками и ручками, похожими на бронзовые, неизбежные в любой уважающей себя конторе бумажные или псевдобумажные жалюзи прикрывали окна в пластиковых рамах, и конечно, повсюду