(Там же, стр. 35).

И на углу грузомотор,

Вдавив в булыжник лапы-шины…

(Там же).

Долго голосом волчьим

Сонные выли гудки.

(Александровский «Зв. солнца» стр. 93).

Над горном – зарево зари,

Меха кузнечные – гроза.

(Обрадович «Взмах» стр. 5).

И мнится мне в машинном звоне

И в снежном шелесте ремней

Все те же кованные кони,

Все тот же звон осенних дней.

(Там же, стр. 46).

А в мастерской журчат ручьями

Перекликаются ремни

Мотор динамо – пнем горбатым…

Как крылья разноцветные

Веселых мотыльков,

Колышаться несметные

Знамена батраков.

(Крайский «Улыбки солнца» стр. 7).

В сады железа и гранита

В аллеи каменных домов.

(Герасимов «Ж. Ц.» стр. 10).

Пели люди и летели

Как ты, весенняя гроза.

(Там же, стр. 15).

А сотни труб как бор сосновый,

Стоят без веток и без хвой.

(Там же, стр. 15).

Дым от трубы застыл над нами,

Как чернобурая сосна.

(Там же, стр. 16).

Здесь золото банкиров

Звенело, как прибой.

(Там же, стр. 18).

Над ними аэро кругами

Зареют словно ястреба.

(Там же, стр. 43).

Ржание медное яростных пушек;

Пушки как кони встают на дыбы.

(Там же, стр. 44).

Горн, как стог горящий сена.

(Там же, стр. 65).

Веет от горна вервеной;

Белый пламень – спелый лен.

Знакомые / Незнакомые

Ручьи / Домны

журчание ручья / вращение ремня

пень горбатый / мотор динамо

крылья мотыльков / революционные знамена

бор сосновый / заводские трубы

стога сена / горны

И т. д.

C.

Зовет рабочие лачуги,

Зовет сердца в степную ширь,

Туда, где в огневой кольчуге

Шагал по взгорьям богатырь,

(Герасимов. «Ж. Ц.» стр. 8).

Море – голубая царевна –

Нервно дышит у руля.

(Герасимов. «Ж. Ц.» стр. 11).

Весенний день, какой чудесный

На землю витязь – снизошел.

(Там же, стр. 67).

Где опечаленной царевной

Душа томилась в терему…

(Там же).

На бранном поле алый витязь

Из пепла к жизни воскрешен.

(Там же, стр. 117).

И к соснам – витязем у взгорий

Девичий примагничен взор.

(Там же, стр. 217).

Звенели ели, как кольчуга

Встревоженных богатырей.

(Там же, стр. 118).

Он видит в зареве кольчуги

Как встарь, богатыри встают.

(Там же, стр. 119).

Рассыпается смех дождем серебра,

Закружилась русалкой озерной.

(Александровский З. С.).

Леший, веселый насмешник,

Закружил, заводил до усталости.

(Александровский. «Зв. Солн.» стр. 118).

О, Русь крестьянская, как в сказке древней

Не ты-ль Царевной плененной спишь.

(Обрадович. «Сдвиг». стр. 3).

Сияли юноши, как боги

И девы, краше Афродит.

(Кириллов. «Отпл.»).

О, заиграй жемчужной наготой,

Откинув прочь стыдливые запястья,

Как Афродита, пеной золотой.

(Там же).

Но родину мою, как тело Прометея,

Враги и хищники на части злобно рвут…

(Крайский. «Улыбки солнца»).

Оказывается, что поэты, с гордым эпитетом «пролетарские» не так далеки от ложно-классицизма. А мы думали, что безвозвратно минуло время, когда не просто писалистихи, а «приносили жертву Аполлону» и не просто напивались пьяным, но «отдавались под покровительство Бахуса».

Отношение к слову, как к священному фетишу, имеющему за «грубой оболочкой» «вечную, непреходящую сущность», издавна обязывало поэтов писать слова с больших букв; ассортимент таких слов у пролетпоэтов весьма обширен: Я, Легионный, Первый, Грядущее, Труд, Крестн. Ноша, Книга Бытия, Начало, Дороги, Зло, Тьма, Мироздание, Мир, Рок, Властелин, – все это пишется с большой буквы для большего эффекта и раскрытия «сокровенного» смысла слов.

А на ряду со всеми приведенными явлениями пролетпоэты дружно уверяют, что они – городские люди, индустриалисты, ушедшие от деревни и кустарничества:

Позабыли мы запахи трав и весенних цветов,

Полюбили мы силу паров и мощь динамита…

Но это только романтические клятвы в редкие минуты влюбления, клятвы, которым не верят самые наивные девушки; после них у Обрадовича моторы в городе «грубо рассеивают мираж» его любовной лирики.

Показательны и эпитеты, прилагаемые к городу и к деревне:

Города – душные и тесные,

города – неволя,

электрические огни – холодные,

камни города – серые и сумрачные,

луга и поля – вольное раздолье.

На все стихи, из которых взяты приведенные примеры, я нашел всего два городских рабочих образа; один – у Герасимова (Ж. Ц. стр. 7).

Блуждали тучи, как минеры,

По шахтам грифельных высот.

и второй – у Александровского: («Зв. солн.» стр. 56).

Нас дерзких, как пламя Октября

Упорных, как взмахи паровоза…

Упомянем еще о Казине, у которого «майские лужи» определяются «обрезками голубого цинка». Но эти примеры единичны, и в общей массе обратных построений они не характерны и не показательны для образов пролетпоэтов.

Несомненно, что весь этот идеалистический налет классово чужд пролетпоэтам, и объясняется он, в первую очередь, тем, что пролетпоэты охотно пользуются штампами своих буржуазных учителей.

Увлечение литературными традициями завлекло пролетпоэтов в лагерь, враждебный классу, к которому они принадлежат. Пролетпоэты восприняли все элементы буржуазной романтики последнего времени (идеализм, мистику, романтическое отношение к «крестьянской Руси»), и объясняется это явление не только буржуазным окружением, но и тем активным вниманием, которое уделили пролетпоэты в начале своей работы творчеству символистов Брюсова, Блока и Белого, стихи которых были также чужды