— Ты мой маленький храм — говорю я, кружась по комнате с девочкой на руках. — Только ты теплая и сладенькая конфетка, а не холодная и пропавшая пачули махина.

Все горести ни почём, когда я держу малышку на руках.

— Почему бы тогда не остаться с ней, вместо того, чтобы идти куда-то? — ворчит Буров, какое-то время наблюдая за нами.

Я вздыхаю, укладывая маленькую "лампадку", что светит мне своей улыбкой с белым пятнышком зуба.

— Потому что ты, папка, смазываешь картинку — говорю я, наклоняясь и ловя губами крохотные пальцы.

— Говоришь, как врач. Ты разве врач?

Пашка, разместившийся в проходе, не даёт мне пройти, заставляя протискиваться, а потом и вовсе делает так, что мы застреваем.

— Ты, Паша, монолит. Скала. Гора, если хочешь.

Я описываю то, что вижу — он кажется стал больше, чем был.

— Тебе хоть бы хны, а мне надо пересобрать свой храм души с учётом новой информации.

В его глазах отражается что-то на мгновение, а потом он обнимает меня, заключая в свои медвежьи объятия.

— Мне спокойно, когда ты рядом, Кать, — шепчет Пашка, стаскивая с моих волос резинку, чтобы зарыться в них лицом.

— Тогда, что происходит сейчас? Я рядом. Я живу с тобой в одном доме. Сплю в твоей кровати и даже вместе с тобой.

— Уже не спишь, — откликается Пашка, перемещая руки на мои ягодицы.

Он подтягивает меня за них ещё выше.

— Ты сам ушел! Почему?

Он вздыхает и так горестно, что ничуть жалко, а смешно особенно после следующих слов.

— Устал дрочить на твой светлый образ.

— И теперь ты дрочишь на чужой? — спрашиваю я, не сдержав смешка.

— Нет. Лечу мозоли на ладошках.

Пока я смеюсь его пошлостям, Павел Архипович сгребает меня в объятия полностью.

— Ты стал больше…

— Это дар, Кать. Когда у других стручок с возрастом сохнет, а мой баклажан все крепчает…

— Ну все хватит! Выпускай меня! Ты знаешь, как меня заводят разговоры о стручках! А там между прочим люди одухотворенные!

Он делает это почти сразу же, светя в мою сторону весёлым взглядом. Никогда не говорила ему, но это меня заводит на самом деле, а не стручки и фасолинки.

— Оставайся! — говорит, а сам выпускает. — У меня есть идея, как вылечить это.

Я ухожу, а он провожает меня до самой ограды. За мной приехало такси. Лучше бы не заставлять его ждать, потому что ценник конский. Но в последнюю минуту я бегу обратно, роняя на ходу шлепанцы, и целую Бурова в щеку.

— Подумай о том, что я тебе сказала.

То, что я вижу в его глазах, заставляет меня пожалеть о сделанном. Желание остаться ну просто неприличное. Он такой! Буров!

— Тебе придется нелегко, Кать, когда ты вернёшься со своей Врикшасаны.

Я хмурюсь всю дорогу до лестницы, ведущей в небо. Думаю откуда он знает название "асаны" и даже немного злюсь, но забываю обо всем, начав взбираться наверх. Эта тысяча ступеней здорово выбивает все дурное и не дурное из башки.

— По-моему идея с письмом Образцову просто лютый бред, — замечает Люба тем же вечером.

Я наведываюсь к девчонкам, потому что за всеми страданиями-метаниями совсем выпала из социума острова.

— Кать, ты только не подумай, что я говорю о том, что твои чувства бред, — говорит она, когда я заканчиваю делиться о своем специалисте.

Я киваю. Вообще ни о чем таком не думаю. Во мне сейчас океан удовлетворения и вместо того, чтобы пить текилу, я потягиваю безалкогольный мохито, наслаждаюсь теплым воздухом тропиков и не злюсь на замечание.

Вика предлагает дельные вещи и я реализовываю их.

— Ты напишешь письмо и оставишь его на тумбочке, а его прочтет Пашка. Бам!

— Я не настолько тупа, чтобы открывать новый сезон Санта-Барбары, — улыбаюсь я, оставляя стакан со льдом. — Я бы сделала это в смартфоне, открыв приложение с записками.

— Тем хуже. Ты бы уже забыла о нем, простила Бурова и одним прекрасным утром, собираясь в ЗАГС, вы ссоритесь из-за того, что он берет твой смарт в руки и находит его. Вы выясняет отношения и он опрокидывает тебя вновь.

Я смеюсь, качая головой. Я бы удалила его и вообще…

— Вы чего? — спрашиваю я, обращаясь к Лиде и Олесе.

Их лица вытянулись, словно по команде.

— Помяни черта на ночь!

Я оборачиваюсь и тут же сжимаю стакан, что есть силы.

— Что он тут делает?!

— Как нашел тебя?!

— Ну как-как?! — отзывается Леська, вскакивая из-за стола. — Не надо было привечать Тамарку, Смородину и ее ебарей, какими бы платежеспособными они ни были!

Она срывается с места, подлетает к поднявшемуся на террасу Образцову и приказывает ему убираться вон.

Сцена такая себе по приятности, но мне интересно, что ему понадобилось здесь.

Олеська же неистовствует. Ей точно нужен продолжительный отдых и коробка транквилизаторов с успокоительным эффектом — она вспыхивает, как спичка.

— Тебе лучше уйти отсюда, — говорю я, приближаясь к их компании.

Но Образцов остапется невозмутим. А точнее флегматичен. Привык к выкрутасам клиентов за долгие годы.

— Я хочу поговорить. Всего минуту. Кать! Пожалуйста!

Я соглашаюсь поговорить только потому что хочу понять кое-что для себя, а ещё потому что Костя не заискивает, не смотря на фразу. Будь так, то я не стала бы делать этого, потому что поняла бы какой идиоткой была, не разглядев в нем Гнилоуста*.

— Можно мы поговорим наедине? — обращается к девчонкам Образцов, подойдя к столу и взявшись за спинку стула. — Она ведь все равно расскажет вам все после.

— Кать? Ты как? Готова беседовать с утырком?

Я киваю, тем самым показывая, что все в порядке.

— Если что зови! — говорит Олеська, тронув меня за плечо. — Развелось мразей.

Проходит не меньше минуты прежде чем я решаюсь нарушить молчание. Что он устраивает? Прям пауза в духе средневековых романов!

— Как ты нашел меня?

— Не только у Бурова есть связи, — отвечает Костик, бросив бумажник и смартфон на стол. — Это не сложно.

— Долго ты собирался с духом, — замечаю я, напрочь игнорирую фразу о его крутости.

Слабенькая она у него.

— И тебе и мне нужно было перевести дух.

Надеюсь, он это несерьёзно.

— Образцов, ты ведь не извиняться приехал после того как настроил против меня половину города.

— Я не делал этого.

— Значит сделала твоя мама, — отвечаю я, заставив себя не назвать иначе эту надменную горгулью.

— Не стану указывать, как поступать. Твой уход сильно разозлил ее. Она считает тебя не благодарной.

Я усмехаюсь.

Так много он сделал при моей маниакальной тяге к независимости.