При этих словах думский боярин бросил с высоты своего роста саркастический взгляд на сидящего перед ним министра внутренних дел. Чтобы подтвердить слова действием, он вытащил пухлый бумажник и шлепнул им по столу.

– Покупаю! Заверните в бумажку!

– Спокойно, Владилен, уже народ оборачивается, – шепотом осадил его Кизяков.

В этот момент на импровизированной сцене в центре зала началось движение. Оркестр Мастеров московской филармонии на хорах остановился, не добравшись до середины «Лета» Вивальди и смолк. Сначала на возвышении появились музыканты с гитарами. За ними по ступенькам взбежала рослая костистая блондинка с лицом породистой арабской лошади и крикнула в микрофон:

– Премьера сезона! Музыка Левочки Кротова, слова Васечки Кошкина. На тему вечера!

Ударник выбил тревожную дробь, после чего музыканты дружно прошлись по гитарным струнам.

Блондинка рванулась с места, сделала фляк-курбет, притопнула обеими ногами, жарко дохнула в микрофон и запела глубоким грудным тенором:

Весь ансамбль одухотворенно подхватил:

Блондинка снова сделала курбет, притопнула еще энергичней и призывно вытянула руку ладонью кверху:

повторили музыканты, завершив мелодию звучным аккордом.

Публика разразилась аплодисментами, на которые певица отвечала каскадом воздушных поцелуев и легким повиливанием атлетических бедер.

– Кто это? – спросил Мияма у Шурика Пискарева, который все еще по инерции раскачивался в такт песне, успевая понемножку отхлебывать шампанское из очередного фужера.

– Это, брат, прелесть что такое! – хохотнул в ответ порядком захмелевший Шурик. – Наш Геночка Грудко. Обаяшка, а?! Так и хочется иногда ущипнуть!

– Леночка Грудко?

– Да нет же, Геночка. Ты что, сам не видишь? Транссексуал он. Все честь по чести: сделал операцию и вышел замуж за любимого мужчину. Правда, потом развелся. Вполне эмансипе. Все верха обслуживает. И в наших кругах пользуется популярностью. Я-то сам по другой части, а здесь в зале его поклонников хоть отбавляй. Того и гляди передерутся. Сейчас он спустится – я вас познакомлю.

– Спасибо. Очень признавателен, – кивнул Мияма.

– Ага! Загорелся глаз-то! – хохотнул Шурик. – Что, гейши твои, небось, надоели?

– Да, немножко надоели, – согласился Мияма. – Хочется иногда разного образия…

– Тогда потолкуй с Геночкой. Про глобализацию.

– Почему про глобализацию?

– А потому что он глобалист. Старается охватить все страны и народы. Никого не пропускает, охальник!

Пискарев сытно хохотнул, отхлебнул шампанского и бросил в рот крохотную тарталетку с черной икрой. Доверительно потрепав Мияму по плечу, он наклонился к нему и стал нашептывать подробности, от которых у профессора по спине побежали мурашки. Вспомнились кое-какие забавы бурной молодости в токийском квартале Кабуки-тё.

– И даже сам? – недоверчиво переспросил он.

– Нет, сам этого не любит. Но зато уж в администрации резвятся. При прежнем начальстве с этим было строго, а теперь у нас гей-славяне разгулялись вовсю. Так что приобщились к мировому сообществу по полной. Хотя сами же законы принимают…

– Послушай, Шура, – начал Мияма и осекся. Ему было крайне неловко называть собеседника по имени, да еще сведенному к смешной детской аббревиатуре. И к тому же на ты. Японская душа профессора восставала против такого амикошонства, но он сумел преодолеть себя.

– Послушай, Шура, – вкрадчиво продолжил Мияма своим бархатным баритоном, – как я уже припоминал, у меня есть одна важная мессия.

– Миссия!

– Я хотел сказать миссия. В общем и целостном это такой месседж. От японских десижен-мейкеров к российским десижен-мейкерам.

– Насчет чего?

– Насчет астероида. И последующих ката-клизм.

– Каких катаклизм?

– Разных. Ну, вот ты хочешь еще немножко посуществовать после импакта?

– Естественно. Да ладно, авось не будет никаких катаклизмов. У нас в Министерстве культуры считают, авось пронесет.

– Кого пронесет?

– Не кого, а что. Все пронесет – столкновения не будет. Чего тут зря паниковать!

– Нет, Шура, не зря, – мягко, но настойчиво заверил Мияма, – японские астрономеры не ошибаются. Обязательно будет. И, вероятно, на территории России. Тут вам русский Авось вряд ли как будет помогать. Вот поэтому Япония может сделать предложение – тем, кто хочет еще немножко тут… про… да, прокантоваться. Это правильный глагол – Кант очень хорошо говорил об императиве… Но все пока конфидентно, между нами и вами.

– И что за предложение?

– Выгодное. Бобоюдовыгодное. О спасательном кружке для вашей жизни. Но я тебе сейчас все сказать не уполновымочен. Вот если мы сможем собрать десижен-мейкеров вместе, тогда и потолкаем.

– А со мной, значит, как с другом ты потолковать не хочешь?

– Шура, как сказал один классик, Платон мне друг, но истина сейчас дорого стоит!

– Ну ты и горазд классиков цитировать! Да мы в российском Министерстве культуры тоже не лыком шиты. Как же! Это же Пьер Безухов в «Войне и мире» насчет Платона Каратаева съязвил. В школе проходили. Ладно, цену, значит, набиваешь… Конечно, если ты серьезно про спасательный круг… Так и быть, зову всех наших завтра в сауну. Там и поговорим по делу. Накладные расходы они мне потом еще оплатят. Человек десять-пятнадцать наберется из этих, как ты говоришь, десижен-мейкеров – в основном министры, сенаторы и лидеры парламентских фракций. Хватит для начала?

– Хватит. Думаешь, они придут?

– Если я приглашу, придут. Знают, что я плохого не посоветую. Я ведь не просто замминистра культуры… Дело-то важное, так что у каждого тут свой интерес. Да и лишний раз в нашу парилку наведаться никто не против. У нас там такие термы, что Каракал твой отдыхает!

– Да? Но я господина Каракала не помню. Почему он мой? Он же, наверное, из вашей Думы… А почему он отдыхает? В Японии был когда-то советский посол Карахан, а Каракала, кажется, не было…