– Завтра, – пообещал Пискарев, – завтра он нам все объяснит. Вроде бы речь идет о бартере. Приходите завтра часиков в семь в Термы. Ну, вы знаете…

– Нет, сам не могу – дела. Но от себя пришлю кого-нибудь, – все также рассеянно ответствовал Рузский и слегка повел оттопыренным левым ухом.

Очевидно, он не придавал особого значения визиту случайного японца.

Они сидели за столиком в кафе «Торая», затерянного в самом укромном уголке сектора Кэякидзака на первом этаже небоскреба Роппонги-хиллз, превращенном в прогулочную зону колоссального здания. Между чашечками с фирменным кофе по-костарикански, Нина положила айпад с планом небоскреба. Вик и Кодзи водили пальцами по экрану, пытаясь разобраться в мудреных чертежах.

– А откуда у тебя такая эксклюзивная информация? – поинтересовался Виктор, отхлебнув глоточек ароматного зелья с мексиканским ликером Калуха.

– Связи, – лаконично пояснила Нина, но, подумав немного, продолжила. – Хотя у нас сейчас, наверное, не должно быть секретов. Мой отчим еще в молодости был знаком с семейством Хори. Они вместе со стариком Тэрумити, моим «приемным дедом», творили «японское чудо». Когда я приехала со своей пиэйчди из Штатов, отчим даже собирался меня посватать к ним на работу: у Хори ведь есть компания по освоению культурных центров… В общем, в конце концов работать я тогда устроилась в университет – это все же приятней, чем от зари до зари вкалывать в японской фирме – но контакт остался. Я еще тогда познакомилась с племянницей босса. Эксцентричная старая дева: ни мужа, ни детей, но зато куча знакомых из артистической среды. Она их, кажется, просто коллекционирует. Заодно она возглавляет общественную комиссию, которая как бы курирует культурные центры Хори и работает над их улучшением. Раз в две недели собирает у себя эдакий салон. Я ей понравилась тем, что спела под гитару несколько цыганских романсов.

– Да, у меня в ориентировке было сказано, что японцы обожают русский песенный фольклор, – понимающе кивнул Виктор.

– Обожали, – поправила Нина. – Сейчас молодежь о нем и не вспоминает, но их бабушки и дедушки действительно знали русские песни и хором их распевали в только что появившихся караоке-барах. Макико Хори тоже принадлежит к этому поколению. Мы с ней, можно сказать, даже подружились. Она меня опекала. Ходили иногда вместе на филармонические концерты, кофе пили. Ее хлебом не корми – только дай поговорить. Рассказала мне всю свою подноготную. И про семейку Хори, конечно, тоже доложила. Я тогда и понятия не имела, что когда-нибудь может пригодиться. Ну, насчет сватьев, братьев и тетушек я ничего не запомнила, а дядюшка ее – легендарная личность. Все-таки Хори – самая большая девелоперская корпорация в стране, целые районы застраивала в самом центре Токио. Да и в других городах. Он, оказывается, большой чудак. Коллекционирует марки с памятниками архитектуры, смотрит исключительно фильмы пятидесятых и шестидесятых, пьет каждый день после ванной в десять вечера джин Гордонс с тоником и сочиняет хайку. Еще он играет на сякухати.

– Это что такое? – не понял Виктор.

– Бамбуковая флейта. Очень заунывная.

– Забавный дед, – заметил Кодзи с легким, почти неуловимым акцентом. – И как же мы к нему подберемся? Попросимся на концерт сякухати?

– У меня тут важная информация, – сказала Нина, показывая глазами на айпад. – Старик двенадцать лет назад переселился из своей загородной усадьбы сюда, в Роппонги-хиллз, на пятьдесят четвертый этаж. Этот небоскреб его любимое детище – вот наш супердевелопер и решил устроить в нем королевскую резиденцию. Теперь постоянно там живет: наслаждается панорамой столицы. Неплохой пентхаус получился, с оранжереей, буддийским храмом, садом камней, экзотической купальней и небольшим приватным театром. Общей площадью, наверное, с футбольное поле. Мы однажды были у него в гостях с Митико. В гостиной на почетном месте стоит старинный ларец красного дерева. Я спросила, что в нем хранится. Старик еще так загадочно ответил: «Редкая вещица – мэмори-стик с копией всех чертежей Роппонги-хиллз. Это мой талисман, о-мамори. На ней есть и то, что снаружи глазу не видно…»

– А что у нас на пятьдесят третьем и пятьдесят пятом? – деловито поинтересовался Кодзи.

– На пятьдесят третьем располагается музей Хори – довольно внушительная коллекция современного искусства. А пятьдесят пятого нет. Вернее, это просто застекленная смотровая площадка. Работает, между прочим, до одиннадцати вечера, чтобы посетители могли любоваться ночными видами Токио. Оттуда, я думаю, не так уж трудно проникнуть в квартиру. Но надо уточнить детали.

– И что же? Мы должны ликвидировать старика? Или сгрести его со всеми его чертежами, закатать в ковер и вывезти в аэропорт? – усомнился Вик. – Там же охрана, а сейчас и вовсе… Боюсь, на таком задании любой дракон зубы пообломает…

– Я ведь не сказала, что мы его должны похитить. Можно попробовать его уговорить, чтобы он сам согласился нам помочь.

– Are you kidding?[24] – невольно перешел на английский Вик, откинувшись на стуле от удивления. – С какой радости господин Хори будет помогать спецслужбам другой страны в критической ситуации? С какой стати он вообще будет с нами разговаривать?

– Основание есть! – твердо заявила Нина, и в голосе ее прозвучала нотка торжества. Я слышала, что старик Хори два года провел в русском плену после войны. Был интернирован как военный инженер Квантунской армии. Отстраивал Хабаровск и Благовещенск.

– Так значит, он ненавидит Россию? – грустно констатировал Вик.

– Наоборот, – улыбнулась Нина, – души в ней не чает. Это так называемый русский синдром. Три четверти военнопленных, вернувшихся из России в конце сороковых, навсегда остались русофилами. В один голос утверждали, что к ним в русском плену относились лучше, чем в собственной императорской армии. Они стали активистами всех местных обществ дружбы. А господин Хори даже выделил для общества Японо-советской дружбы роскошный особняк. После перестройки он три раза приезжал в Россию: дважды в Москву и последний раз посмотреть свой сибирский лагерь в Забайкалье. Вернее, то, что от него осталось. В общем, такого любителя России еще поискать. По-моему, основание есть! Попросим его по-человечески. Я могу сама…

– Ну нет! – прервал ее монолог майор Нестеров. – Даже большой друг России не захочет предать свою страну и выдать стратегическому противнику государственную тайну. Ты же сама говорила, что старик с принципами. И к чему нам такие психологические эксперименты? Мы должны провести операцию в его отсутствие. Сейчас лето. Человек возраста и положения Хори явно не станет безвылазно торчать в своих задраенных апартаментах на пятьдесят четвертом этаже в обнимку с кондиционером. У него, конечно, есть загородная резиденция, где он и отсиживается в жару. Я уточню на днях через местную резидентуру. Тогда и выработаем план действий.

С трудом разогнувшись, Петр Бубнов бросил кайло, сплюнул и закурил. В тусклом свете шахтерской лампы чумазое лицо блестело от пота.