Когда Александр Христофорович переехал в Ленинград, он получил возможность регулярно навещать Балабанова.

Из окон палаты, в которой лежал Андрей, открывался великолепный вид на Финский залив. Андрей попросил пододвинуть свою кровать поближе к окну и в первое время подолгу смотрел на серые волны, украшенные перед штормом белыми барашками, которые неутомимо бежали к берегу.

Прошло несколько месяцев, прежде чем дела Балабанова пошли на поправку.

– Скоро вас выпишем, – сказал врач. – Поскольку вы в некотором роде мое творение, позвольте поинтересоваться, каковы ваши планы на будущее?

– Получил я одно интересное предложение. От человека, который навещает меня, он работает в КБ. Пойду к нему.

– А может, в санаторий месяца на два-три?

– Исключено.

Незадолго до выписки Балабанова в клинику привезли мальчишку, который разбился, прыгая на крыльях с крыши. Мальчика звали Сережа Чайкин.

Появление Сережи и его история глубоко взволновали Андрея. Его полет как-то удивительно сливался с тем, что Балабанов рассказывал Чайкину.

Сразу после выписки Андрея Чайкин, как и обещал, рекомендовал его в конструкторское бюро по проектированию и производству парашютов. Балабанов с жадностью принялся за работу, сочетая ее с учебой на заочном отделении авиационного института. Приходилось трудно, поскольку после травмы память была частично утрачена.

– Ты что, Балабанов, с Луны свалился? – частенько спрашивали у него сотрудники.

Так было до тех пор, пока Александр Христофорович не объяснил самым ретивым, что Андрей провел немало времени в клинике между жизнью и смертью после неудачного прыжка с парашютом. После этого шутки прекратились.

А в общем новый сотрудник пришелся в КБ, как говорится, ко двору. Он хорошо соображал, вносил немало дельных предложений по усовершенствованию конструкции парашютов. Иногда его идеи поражали новизной и неожиданностью.

Стояли напряженные дни – в конструкторском бюро заканчивали разработку нового типа парашюта, который по своим качествам должен был намного превзойти все предыдущие.

Александр Христофорович торопил сотрудников: нужно было успеть запустить серию ко Всесоюзному слету спортсменов-парашютистов, который был намечен на август будущего 1935 года в Тушино.

Как-то Андрей вбежал в чертежную, размахивая свежим номером «Известий».

– Друзья! Поздравляю!

Все обернулись.

– А что, собственно, случилось, Андрюша? – спросила новая чертежница Ниночка. Все замечали, что в последнее время эта ветреная особа была явно неравнодушна к Балабанову, который, впрочем, никак не поддавался ее чарам.

– Есть шанс отличиться!

– На каком поприще? – поинтересовался кто-то.

Балабанов раскрыл газету и торжественным голосом прочел решение правительства об учреждении звания «Мастер парашютного спорта СССР».

– Так это опять только вам, мужчинам, предоставляется возможность отличиться, – разочарованным тоном протянула Ниночка.

– Нет, – возразил Балабанов. – По положению, женщина тоже может завоевать это звание. Так что, Ниночка, слово за вами.

– Очень нужно! – бросила чертежница. – Пусть прыгают те, которым больше ничего в жизни не остается. Что касается меня, я парашюту предпочитаю танцы. – С этими словами она демонстративно отвернулась.

Андрей, поглощенный новым замыслом, едва дождался конца рабочего дня. Когда сослуживцы начали потихоньку собираться домой, он пошел в кабинет Чайкина. «Кабинет» – это, пожалуй, слишком громко сказано. Скорее – узкая бандеролька, отделенная от чертежного зала несколькими листами некрашеной фанеры.

Пока Александр Христофорович распекал кого-то, Балабанов со скучающим видом изучал сто раз виданные-перевиданные плакаты, которыми была заклеена стенка: «Молодежь! Вступай в ряды Осоавиахима!», «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой!», «Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для военного дела!»

– Меня не интересуют ваши объективные обстоятельства, – повысил голос Чайкин. – Либо проект будет готов через неделю, либо вы положите на стол заявление об уходе.

Когда за сотрудником закрылась дверь, Чайкин перевел усталые глаза на Балабанова:

– Что новенького, Андрюша?

Чайкин вышел из-за стола, сделал несколько шагов по кабинету, засмотрелся в окно. Там, не переставая, лил серый дождь, лил уже четвертые сутки подряд. Небо было тусклым, словно лицо Балабанова – усталое, измученное, с мешками под глазами.

– Отдохнул бы, брат, – сказал, не оборачиваясь, Чайкин. Ответ, впрочем, он предугадывал, поскольку делал свое предложение не в первый раз.

– Понимаешь, Христофорыч, – услышал он глуховатый голос Андрея, – со мной происходит то, что я назвал бы эффектом волчка.

– Что еще за волчок на нашу голову? – резко обернулся Чайкин.

– Пока тружусь, пока в движении, пока верчусь – я устойчив. Но стоит мне замедлить движение – и чувствую, что свалюсь, – сказал Андрей.

– Ну, это я и по себе, брат, знаю. Да еще время такое. Трудное время. Гитлер в Германии к власти пришел. Вон там какие дела творятся. Компартию загнал в подполье, к войне готовится. Нам важно выиграть гонку, не отстать. А у меня радость сегодня, – сказал Чайкин без всякого перехода. – От сына письмо получил.

Балабанов знал, что Сережа живет в Москве, работает в Центральной парашютной школе. Вообще-то в свою жизнь Чайкин впускал скупо, не делая исключения даже для Андрея, который стал его лучшим другом.

Раздался звонок – сигнал окончания рабочего дня. За тонкой стенкой было слышно, как, прощаясь, один за другим уходят сотрудники. Последней ушла, четко стуча каблучками, Ниночка. Казалось, она кого-то ждала, но так и не дождалась.

– Чем тебе не пара? – произнес Чайкин, прислушиваясь к затихающим шагам. – Девка боевая, красивая. Хочешь, сватом твоим буду?

– Сам сначала женись, потом других сватай, – посоветовал Балабанов.

– Один – ноль в твою пользу, – подытожил Чайкин. Он налил из крана воды в чайник, поставил его на электроплитку. Эти вечерние чаепития стали у них с некоторых пор ритуалом.

– Кости не ломит к непогоде? – спросил Александр Христофорович.

– К этому я притерпелся.

– Что ни говори, а славно тебя подремонтировали в клинике, – сказал Чайкин. – Я тогда, в Крутоярске, когда ты буквально с небес на грешную землю свалился, подумал: не жилец.

– А оказалось – жилец, да еще какой! – глаза Балабанова блеснули. – Христофорыч, включи меня в группу участников соревнований в Тушино!

– Шутки шутить?

– Какие тут шутки.

– Не пущу.

– Сам уеду.