Роман почти задыхался, хотя сидел бездвижно в одной позе. Сидел и врал сам себе, что всему этому есть иное объяснение. Совсем не то, что приходит на ум первым.

– Позови Арину в кабинет, – приказал он своему помощнику, едва очутившись в доме. Проехал рваными рывками по коридору. Сделал глубокий вдох и толкнул дверь, слыша лишь, как оглушающе грохочет сердце о грудную клетку.

Она пришла быстро, словно только и ждала, когда он позовет. Роман не стал подбирать слова, не стал тратить время на долгое вступление. Просто спросил:

– Ты знаешь лично Виктора Каневского?

Он уже все понимал. Ясно и неотвратимо понимал, что произошло на самом деле. Но сейчас отчаянно хотел, чтобы она ему солгала. Чтобы просто солгала, а он ей поверил. Бездумно и наивно. Он поверит всему, что она скажет. Позволит сделать из себя дурака. Не все ли ему теперь равно, ведь он уже оказался безнадежным идиотом, когда посмел вообще на что-то надеяться.

Она прекрасно понимала, чем именно все закончится. Осознавала, в какую ловушку её загнал Виктор. Но боль от этого понимания не притуплялась, напротив, с каждой секундой, когда Арина была вынуждена играть свою роль, становилась все более нестерпимой. Зачем – зачем? – она на долю секунды поверила в то, что теперь в её жизни все может быть по-другому? Зачем вообще допустила мысль, что может быть счастлива? В тот вечер, когда переправляла информацию о «Шахерезаде» Виктору, понимала, что собственными руками оканчивает всё то, что настолько кратковременно, но в тоже время молниеносно, ворвалось в её жизнь. И что стало до боли ценным, но не ценнее жизни и здоровья ребёнка, которые всегда для неё будут на первом плане. Это был действительно конец всему, и внутри Арины словно бы начался обратный отсчёт. Будто бы неминуемое вот-вот должно было случиться, и совсем не от неё зависело, сколько времени ей отведено на этот последний вдох.

Она не представляла, как именно отреагирует Роман на случившееся, и страх, который испытывала раньше перед мужем, теперь показался ей каким-то бесцветным. Настоящий ужас она ощущала сейчас, и он разрывал её на куски. Она огромным усилием воли делала то, чего делать совершенно не желала – вновь стала послушной куклой, ожидающей, когда её переломают на части.

Всего на секунду допустила мысль о том, чтобы рассказать все Королеву, но тут же прогнала её прочь – останавливало кристально ясное понимание: Виктор был если не всесильным, то имел гораздо больше влияния, чем Королёв. К тому же вряд ли её ребёнок будет настолько ценен для Романа, что он поставит его жизнь во главу угла. И в этом она совершенно не могла его обвинять. Наличие у неё сына вряд ли имело хоть какую-то важность, когда на другой чаше весов стояло ни много, ни мало, а семейное дело Королёва. Кирилл же был нужен только Арине, и именно она несла полную ответственность за то, что с ним могло случиться.

Каждая секунда билась в ушах отвратительным шумом бегущей по венам крови, которая несла в себе только страх. Яд от ужаса растекался по нутру, превращая Арину в клубок напряженных нервов. Казалось, любое действие или слово могут послужить спусковым крючком. Безмолвный крик, который она сдерживала в себе, готов был вырваться наружу в любой момент. Но она не имела права даже на шёпот.

К моменту, когда Королёв вызвал её к себе, она понимала, что долго не выдержит. Заберёт вещи и сбежит, чтобы только больше не выносить того, что на неё свалилось. При этом знала, что поступить так не может. Виктор дал понять ей совершенно чётко, чего именно хочет и добивается. Она была изломанной игрушкой в его руках, и он собирался уничтожить её окончательно. Превратить жизнь в руины, из которых она уже ничего и никогда не сможет собрать. И только мысли о Кирилле давали Арине силы.

Она вдруг почувствовала себя абсолютно спокойной, и хоть руки её подрагивали, понимание, чем именно закончится её встреча с Королёвым в его кабинете, странным образом породило в ней равнодушие. Она предпочла бы, чтобы Роман действовал также как и её муж. Ударил бы, наорал, снова ударил, лишь бы только не видеть презрение и ненависть в его глазах.

Войдя к Королёву, опустила глаза, не желая, чтобы он прочёл по ним хоть что-то. Опасалась, что любой оттенок сомнения, который мог увидеть Роман, понудит его начать задавать вопросы, в ответах на которые он обязательно распознает ложь.

Прозвучавший вопрос показался Арине глухим и безразличным хлопком выстрела. И хоть пока она не почувствовала на себе последствия этого смертельного ранения, понимала, что этот момент впереди.

– Каневского? – как будто ей действительно требовалось уточнение, задала Арина вопрос спокойным, как ей самой казалось, тоном. – Да. Я знаю Каневского лично. Это мой муж.

Вот и всё. Хода назад теперь не было. Она призналась в том, что Роман знал и без того. Могла солгать, сделать вид, что удивлена вопросом, но понимала, что это её не спасёт. Спасения вообще не было – в той ловушке, в которой Арина оказалось, кислорода оставалось только на один вдох. И она сделала его перед тем, как прийти в кабинет Королёва.

– Твой муж… – повторил Роман медленно, словно пробовал эти слова на вкус. И вкус этот был горьким, гнилым и тошнотворным. Он рассмеялся вдруг – негромко, отрывисто, язвительно. Но смеялся, конечно, не над Ариной. Над собой. Над тем, что был таким слепым и безмозглым. Снова, снова, снова. Он снова наступил на те же грабли. И продолжал наступать с каким-то мазохистским упрямством, когда лгал себе, что сказанное Костей – какая-то ошибка. Когда не хотел признавать очевидного просто потому, что не знал, как это вынести. И даже сейчас, понимая все по одному только виду Арины, которая даже не взглянула на него, все ещё отчаянно цеплялся за последнюю возможность получить объяснения, способные его удовлетворить. Способные ее оправдать. Способные спасти хоть что-то из того, что он себе так нелепо придумал.

– Твой муж, – сказал он снова и посмотрел на нее. Видеть Арину сейчас было непереносимо больно. Больно от ее безразличия, ее отстранённости. Той самой отстранённости, что она демонстрировала ему в первую встречу. Той самой, которая, если бы Арина продолжила в том же духе, позволила бы им расстаться однажды без малейших сожалений. Но нет. Вместо этого она стала другой. Чувственной, эмоциональной, щедрой. Первую Арину он не полюбил бы никогда. Вторая Арина… вторая, увы, видимо и не существовала вовсе. И бесполезно было искать ее в этой женщине, которая просто сыграла свою роль. Сыграла так искусно, что он попался, а теперь остался ни с чем. Остался с осколками иллюзии, которую создала она, и которую так безнадежно полюбил он.

– И почему жена такого человека вообще искала работу? – спросил Роман то, что не укладывалось для него в единую картину. – Ведь это я тебя нашел. Я тебя захотел. И если бы не позволил себе этот каприз – тебя бы здесь не было. – Наверное, глупо было искать надежду там, где ее не существовало, но он действительно не понимал. Все это не могло быть спланировано Каневским с самого начала. Никак. – Итак, ты искала работу. Я – искал тебя. В какой же момент в нашей тесной цепочке возник новый элемент, а, Арина? – вопрос прозвучал почти насмешливо. Роман ощущал потребность защититься от того, что она может сказать ему в ответ, прикрыться тем же равнодушием, что сквозило на ее лице. И вместе с тем – хватался за призрачную надежду, которую боялся упустить. Пусть даже самую крохотную. Пусть даже почти невозможную. Пусть всего лишь одну на миллион.