– Ну, – спросил он, – сделала аборт?

Дашка покачала головой. Даниил нахмурилися.

– Дура, – бросил Дашке в лицо, – учти, денег от меня не получишь. Даже не надейся, поняла? Хватит с меня одной стервы – моей бывшей…

– Какая же ты скотина, – неожиданно для себя самой произнесла Дашка.

Глаза Даниила сузились, лицо перекосилось.

– Да кто ты такая?! – заорал он, яростно жестикулируя. – Вспомни, какой ты была, когда я тебя подобрал! Чучело очкастое! Думаешь, я тебя любил? Да я тебя просто пожалел! Подумал, пусть хоть узнает, что такое мужик! Со мной ты на женщину стала похожа! Так бы и сидела со своей чокнутой мамашей! Художницей великой себя возомнила, идиотка! Думала захомутать?! Да не нужна ты мне, и ублюдок твой не нужен!

Жестокие слова, срываясь с губ Даниила, больно били по голове, лицу, животу… Дашка принимала их, удар за ударом, уже не различая смысла. Осталась только боль. Тянущая, режущая боль внизу живота… Внезапно навалилась чудовищная слабость. В ушах противно звенело, перед глазами плыли горячие круги. Дашка осела на пол, боль не отступала, ширилась, не давала дышать, заполоняла все Дашкино существо, кромсала изнутри тупым ножом, разворачивая нутро… Дашка скорчилась, кусая губы, чтобы не закричать в голос. Через красную пелену услышала испуганный возглас Даниила:

– Что с тобой? Скорую вызвать?!

В больнице, где Дашка провела неделю после выкидыша, Даниил появился один раз. Принес бананы и минералку, пряча глаза, поинтересовался самочувствием, обещал, что зайдет и позвонит, и исчез навсегда. А потом знакомая с тусовки проговорилась, что у Даниила начался роман с какой-то весьма обеспеченной дамой из новых русских, та якобы обещала устроить персональную выставку…

Дашке хотелось все зачеркнуть как можно скорее, но это оказалось непросто. Она ушла с работы, перестала бывать на тусовке художников, чтобы не повстречаться с бывшим любовником. Перестала отвечать на телефонные звонки общих знакомых. У людей короткая память, вскоре художники про Дашку забыли, словно ее не было вовсе.

Дашка приняла предложение небольшой фирмы по росписи сервизов. Дни она проводила дома, сидя перед окном, наносила тонкий рисунок на хрупкий фарфор. А еще Дашка снова начала рисовать. Не выходя из комнаты, она рисовала море, которого не видела никогда, солнце, цветы и деревья, неведомые страны, где ни разу не бывала… Рисунки получались каждый раз разными, немного грустными, но исполненными какого-то скрытого света. Те, которые ей нравились больше, Дашка вешала на стену, другие убирала в папку. Она влезла в старый свитер и бесформенные штаны, стянула волосы в унылый узел и стала девушкой без возраста, поблекшей, опустошенной, с усталыми глазами и ранними морщинками в опущенных уголках губ.

Напрасно я уговаривала Дашку выйти из затворничества: в своем крохотном мирке ей было тепло, уютно, спокойно и безболезненно. Потом она взяла собаку. Это был рыжий двортерьер, ужасно невоспитанный, глупый и веселый. Дашка его обожала и прощала ему любые шалости. Так они стали жить втроем – Зоя Николаевна, Дашка и дворянин Тошка. Минуты складывались в часы, часы в сутки. Дни перетекали в годы, а в Дашкиной квартирке время остановилось. Только прибавлялось картин на стене в дешевых картонных рамочках. Картин, от которых веяло светлой щемящей грустью.

С Ванькой было просто и непросто. Он рос спокойным, неплаксивым, основательным – настоящим мужичком. Возможно, потому, что я была не слишком нежной мамой и не потакала детским капризам. Но характер – твердый, мужской, упертый – Ванька проявил буквально с пеленок. Молча делал то, что считал нужным, и переубедить его было нелегко. В силу своей занятости я не обращала особого внимания на детское упрямство: не хочешь кашу? Отлично, но если через пять минут ты запросишь эту самую кашу, то уже не получишь, придется ждать до обеда. Не хочешь убирать игрушки? Не надо. Игрушки мигом отправляются в мусорное ведро и выносятся на помойку. Ванька пытался закатить истерику, но получил несколько шлепков и тотчас прекратил это дело. Скоро Ванька усвоил, что с мамой лучше не упрямиться – обойдется себе дороже. Как миленький уминал за обе щеки кашу, аккуратно складывал машинки в коробку, а книжки на полочку, чем приводил людей, не посвященных в таинство воспитательного процесса, в неописуемый восторг.

Мама упрекала меня за чрезмерную строгость к сыну, но по-другому я не умела. Он был ребенком, но я старалась разговаривать с ним как с равным. Я объясняла, что, к сожалению, сейчас мы не можем купить огромный электрический джип, на котором катается мальчик из соседнего подъезда. Есть и всегда будет много желаемого и недоступного, надо научиться относиться к этому как к должному, не плакать, не просить, сохранять достоинство. Я объясняла, что необходимо уметь договариваться, а иногда постоять за себя, в том числе на кулачках, но только в самом крайнем случае, когда все слова уже произнесены.

Он был очень хорошенький – худенький, с правильными тонкими чертами лица, фарфоровой кожей, которую почти не брал загар, огромными вдумчивыми глазами цвета штормового моря в обрамлении пушистых длиннющих ресниц, с густыми кудрями жемчужно-пепельного цвета. Даже в простенькой рыночной курточке и самосшитых брючках Ванька казался маленьким принцем, переодетым в бедняка, – прямая спинка, серьезный взгляд, спокойная улыбка. Он не торопился дружить со всеми подряд, а вначале внимательно смотрел на собеседника, мысленно определяя, достоин ли он его приязни. И если считал, что да, его вдумчивое личико озарялось необычайно светлой доверчивой улыбкой.

У Ваньки был острый ум и отличная память – все схватывал на лету. В три года как-то незаметно научился читать. Поначалу сидел возле меня, листал цветную азбуку, спрашивал буквы – и вдруг прочел длинную фразу. Так же было со счетом, который мы освоили с помощью длинного швейного сантиметра.

По выходным я водила Ивана в группу дошкольного развития, где детишки с удовольствием рисовали, делали аппликации из цветной бумаги, танцевали и пели, а в перерывах между занятиями просто играли и резвились. Мы ездили в бассейн, зимой я ставила сына на коньки и лыжи. А еще Сергей обучил сына премудростям шахмат, потому что был уверен, что это игра настоящих мужчин. Любимыми Ванькиными игрушками были конструкторы. К изумлению окружающих, считавших дошколят непоседами и энерджайзерами, Ванька мог часами мастерить из цветных деталек «Лего» замысловатую штуковину. Машинки и самолеты, предложенные в описании, собирались в течение получаса и становились неинтересными. Из нескольких конструкторов Ванька собирал собственные механизмы – автомобиль с двумя трубами, гибрид самолета и паровоза и прочие невероятные агрегаты, вызывавшие у взрослых снисходительную улыбку.

А потом Иван стал болеть. Безобидный насморк все чаще переходил в хрипы и надрывный кашель до посинения. Я брала больничный, выхаживала сына, выходила на работу, а через пару недель все повторялось – температура под сорок, лающий кашель, хрипы в маленькой грудке… В квартире пахло больничной палатой. Моя одежда, казалось, насквозь пропиталась запахом микстур и растирок. Как назло, зима и весна выдались хмурыми, дождливыми. Врачи говорили, что простуды дошкольного возраста – обычная реакция растущего организма на промозглый московский климат и гадкую экологию и что летом надо непременно отправиться с сыном в детский санаторий, желательно в Анапу. Мама вспоминала, что я сама была болезненным ребенком, а потом ничего – переросла.