– И что же мне делать? – тоскливо спросила я.

«То, чего тебе по-настоящему хочется… Только так. А на остальное – наплевать», – дерзко ответила Алекса и растворилась в ночи.

Я села на табурет, устремила взгляд в непроницаемо темное окно, перед глазами заплясали буквы. Я привыкла думать, что эта странная способность – видеть, осязать слова, слушать их музыку, собирать как бусинки в длинные нити – осталась навсегда в далеком прошлом вместе с виртуальной подружкой и ночными кошмарами…

Я прокралась в комнату, схватила первую попавшуюся тетрадку и огрызок карандаша и писала, писала до самого рассвета, пока не ощутила блаженное опустошение и невероятный покой.

С того утра моя жизнь переменилась. Запертая в четырех стенах, я смогла обрести свободу. Я существовала в двух параллельных мирах и не понимала, какой из них реальнее. Днем, строгая картошку или вытирая пыль, вслушивалась в неведомую музыку ненаписанных слов, чтобы ночью воспроизвести на бумаге. Получалось коряво, нестройно, неумело, и я снова и снова старалась передать мелодию текста, звучащую в голове. Я освобождалась из топкого болота бытовой рутины, обдумывая пройденное, осмысливая настоящее, пытаясь предугадать будущее. Я чувствовала себя демиургом, творцом собственных миров. Проживала десятки разных жизней, проигрывала сотни ситуаций, мне это нравилось до безумия, до изнеможения. Сюжеты возникали из воздуха, оседали в голове, перетекали на бумагу. Процесс подбора слов занимал меня целиком, порой я забывала обо всем, время больше не имело уничтожающей власти, в сутках не хватало часов. Письменный стол был завален вкривь и вкось исчерканными листками. Не знаю, кто сказал, что творчество и быт несовместимы. Мне нравилось соединять эти две ипостаси в одно неразделимое целое. Впрочем, я с детства привыкла раздваиваться, существовать в параллельных мирах – вымышленном и реальном, вернее, где-то между… И в этом двоемирии таился ключ к счастью и гармонии, уберешь одну из частей, и существование другой потеряет смысл. Только так, а не иначе…

Как-то Сергей взял со стола лист, исписанный торопливым неровным почерком, с кучей помарок, сокращений и исправлений.

– Можно?

– Если что-нибудь разберешь. – Меня охватила неожиданная робость и неуверенность, каковая всегда рождалась от стороннего прикосновения к моему творчеству.

Сергей внимательно вчитался в написанное. Его брови сперва поползли вверх, затем вернулись на прежнее место, образовали задумчивую вилочку. На лице появилось выражение сосредоточенности и заинтересованности.

– Мне кажется, это здорово, – наконец сказал он. – Когда закончишь, надо непременно отнести в какое-нибудь издательство.

В издательство… У меня задрожали пальцы.

Я вдруг живо представила, как суровый редактор в строгих очках разбирает мой текст по строчкам, по косточкам, хмурится, морщится, цедит насмешки, а потом, презрительно скривив губы, сбрасывает со стола… И черно-белые листы падают, устилая линолеумный пол жалким никчемным бумажным ковром… Я с ужасом зажмурилась и отчаянно замотала головой.

– Я боюсь. Вдруг все это очень плохо…

– Это не плохо, – возразил Сергей. – Я же вижу.

– Я страшно рада, что тебе нравится, но ты необъективен, потому что мой муж. Когда-то, еще в школе, я отправляла рассказы в журналы, и мне пришел ответ, что это, конечно, неплохо, но… – Я беспомощно развела руками и прикусила губу, сдерживая обиду. – Лучше это будет моим хобби. Кто крестиком вышивает, кто бегает по утрам, а я вот – пишу.

– Ты не права, – убежденно проговорил Сергей. – Мало ли что было в школе… Ты окончила институт, многому научилась. Это не комплимент, я на самом деле считаю, что написанное тобой заслуживает внимания. В редакциях работают специалисты. Возможно, тебе посоветуют что-то подправить, дадут дельный совет. Почему не попробовать? Что ты теряешь?

– А если мне скажут, что все это никуда не годится, что я – бездарность? И лучшее, что мне светит, – карьера репортера бульварной газеты… Нет уж, лучше я буду преподавать детям классику, чем писать заметки о ремесле валютных проституток…

Сергей крепко сжал мои запястья, строго посмотрел прямо в глаза, так, будто хотел поделиться со мной своей безграничной уверенностью:

– Ты не бездарность, слышишь? Не смей так себя называть. Любая критика – уже хороший результат. Я верю в тебя, Саня, не вздумай опускать руки. Ты же боец, я всегда поражался твоей силе духа… Когда мне казалось, что все ужасно, хуже быть не может, я смотрел на тебя и находил в себе силы подниматься и идти вперед. Помнишь, мы мечтали, как я стану известным ученым, а ты – писателем? У меня не получилось. А ты должна воплотить в жизнь свою мечту. За нас обоих. Обещаешь? – Он требовательно посмотрел мне в глаза.

– Я попробую, – шепнула я чуть слышно и обняла любимого.

Вскоре у нас поселилась старенькая пишущая машинка. Чудо откопал папа у друзей на дачном чердаке. Мы с Сережкой бережно отчистили агрегат, смазали крючочки и палочки машинным маслом, поменяли печатную ленту и водрузили на письменный стол.

– Ух ты, – восхищенно прошептал Ванька, – а мне можно ударить?

Он напечатал «мама», «папа», «баба», «дед», «Ваня» и «кошка», после чего отправился создавать из нескольких разобранных машинок универсального монстра.

Машинка стучала, как целая бригада плотников. Обеспокоенные соседи звонили в дверь, осведомлялись, что у нас творится, не начался ли ремонт. Я соврала, что нашла подработку – печатать тексты, и пообещала не долбить после восьми вечера и до восьми утра. Так мы и жили. Я занималась с Ванькой, готовила, в свободное время стучала по клавишам, а Иван возле меня за маленьким детским столиком рисовал, читал или мастерил своих любимых роботов и важно говорил:

– Мы с мамой работаем.

Из-за окна согласно и приветливо кивала зеленой веткой березка.

Окончательный вариант был готов к сентябрю. И пока я мучительно размышляла над его дальнейшей судьбой, в теленовостях промелькнул сюжет о книжной выставке-ярмарке на ВВЦ, в которой принимают участие представители крупнейших российских издательств.

«В условиях зарождающегося российского книжного бизнеса это мероприятие актуально и жизненно необходимо, поскольку предоставляет уникальную возможность пообщаться напрямую одновременно всем: издателям, книготорговцам, читателям и авторам», – подвела итоги миловидная дикторша. С колотящимся сердцем я схватила ручку и прямо на уголке титульного листа записала дату выставки и номера павильонов.

На ярмарку выбралась в будний день, справедливо решив, что в выходной будет полно народа и спокойно побеседовать вряд ли удастся. Я накормила Ванечку, поставила кассету с мультиками, налила сок, пообещала купить книжку про роботов, напомнила, что нельзя открывать посторонним дверь и заходить на кухню, поскольку там много горячего. Что такое горячее, Иван знал не понаслышке, потому что малышом ухватился за нагретый утюг. Ожог давно прошел, но воспоминание осталось. Ванька рос весьма разумным и осторожным и не наступал дважды на одни грабли.