Больше в конверте ничего не было. А что я надеялась там найти: горсть земли, запах весеннего дождя или вкус нашего хлеба? Я пыталась увидеть знакомые лица на бледном листе бумаги. У старого Томмазо была борода или нет? Какой глаз косил у Габриэля? Все его псы хромали или только пятнистая сука? Я представила, как отец кладет руку на округлившийся живот Ассунты. Дзию, кутающуюся в шаль во время болезни. Мне надо ехать в Чикаго, зарабатывать как следует и слать ей деньги на лечение.

— Ирма! — воскликнула Марта. — Смотри, что ты наделала! — Я разжала кулак и расправила скомканное письмо. — Что-то случилось? — встревоженно спросила она.

— Нет, просто радуюсь, что получила из дома письмо.

Надо будет послать отцу Ансельмо пять долларов на врача для Дзии прямо сейчас, хоть это и означает лишнюю неделю у Мистрис.

В воскресенье я не нашла знакомого писца на прежнем месте.

— Он уехал в Сицилию, — сказал мне торговец фруктами. — Обратитесь к Бруно, он грамотный. Правда, потерял руку, когда два трамвая столкнулись, но все равно пишет хорошо. Он у своего дяди, в мясной лавке.

В лавке пахло кровью и сырым мясом. В углу за маленьким столиком сидел худощавый юноша, газовая горелка освещала его запавшие щеки и пустой рукав пиджака на коленях. Не шевелясь, он молча склонился над толстой книгой.

— Очнись, Бруно, к тебе посетитель, — позвал мясник.

Юноша вздохнул и закрыл книгу.

— Добрый день, — пробормотал он. — Присаживайтесь, синьорина.

Из аккуратной стопки он взял превосходный белый лист — не сравнить с неказистой бумагой моего прежнего писца — и прижал его сверху бруском, обтянутым кожей. Выбрал ручку, поставил дату и приготовился писать. Почерк у него был изумительный, изящный и четкий. Я сообщила домой, что отправила им пять долларов через банк, что вскоре перееду в Чикаго, где надеюсь найти работу получше, а ждать, пока приедет Карло, больше не могу.

Мягкое поскрипывание пера заглушало все остальные звуки: уличный гул, мерные удары мясницкого тесака, кошачьи вопли и перебранку покупателей из-за места в очереди. Бруно, в отличие от старого сицилийца, писал вдумчиво. Он мягко поправлял меня, когда я делала ошибки в грамматике. Надо надеяться, отец Ансельмо расскажет Дзие, какое от меня пришло красивое, элегантное письмо.

— Хотите расписаться? — вежливо спросил Бруно и протянул мне ручку, чего старик никогда не делал.

— Да, спасибо.

Я наклонилась, и свет от горелки упал мне на лицо. Резко выпрямилась и отвернулась.

— Это всего лишь шрам, — негромко сказал Бруно. — Бывают вещи и похуже.

И грустно положил на стол пустой рукав от пиджака.

— Но зато как замечательно вы умеете писать!

— Я работаю в мясной лавке, — с горечью заметил он. — А там, — он указал глазами за дверь, на оживленную улицу, — там меня все считают уродом. Девушки даже разговаривать с калекой не желают.

— Я же разговариваю.

— Да, но ведь вы уезжаете, верно? В Чикаго. — Я кивнула. — Что ж, прощайте, синьорина, — вздохнул он.

— Прощайте.

Я положила деньги на стол, и он убрал их в ящик. Сложил письмо, ловко упрятал его в конверт и прижал пресс-папье. Затем написал адрес, отдал мне конверт и тяжело уронил здоровую руку на пустой рукав. Он хороший человек, я это точно знала. Так же, как знала про Аттилио и Густаво. И так же, как они, он исчезнет из моей жизни.

— Бруно! Посетители! — закричал мясник.

К столу подошла сияющая молодая пара.

— Лучшей бумаги, писец! — весело потребовал мужчина. — Для свадебных приглашений.

В последний раз я обошла магазинчики и кафе Вудленда, спрашивая про Карло. Я просила, чтобы, если он вдруг появится, ему сказали писать мне на главный почтамт Чикаго, до востребования.

— Обязательно передадим, не сомневайтесь, — обещал мне булочник из Генуи.

— Куда угодно идите работать, только не на колбасный завод, — предостерегла меня его жена. — Моя сестра порезала палец в дробильном цехе, так вся рука почернела — пришлось отнять до плеча.

Я сказала, что надеюсь устроиться портнихой к богатым леди. Супруги молча переглянулись, и женщина пробормотала:

— Что ж, удачи вам, синьорина.

За зиму мои старые башмаки совсем износились. Чтобы заработать на новые и на приличное платье, в котором не стыдно будет искать приличную работу в Чикаго, ушло три недели. Наконец настал день очередной получки. Мистрис восседала за столом, перед ней лежала толстенная кожаная тетрадь и кучки денег. Она брезгливо пододвинула мне шесть долларов, точно они были замараны грязью. Я убрала деньги в кошелек и сказала:

— Мистрис, я уезжаю в Чикаго, чтобы стать портнихой.

Немедленно воцарилась полная тишина.

— Ты дура, Ирма, — взорвалась Мистрис. — Думаешь, в портнихи берут кого ни попадя? Да ты с голоду сдохнешь прежде, чем хоть один цент заработаешь. И вообще, — мрачно добавила она, — в Чикаго девушки пропадают вот так вот. — Она щелкнула пальцами и с грохотом захлопнула свой гроссбух.

Я не шелохнулась.

— Если там есть работа, Мистрис, я найду ее.

Девушки, которые немного понимали по-английски, смотрели на нас во все глаза, как на кукольное представление на рыночной площади. У Белы сделалось мрачное лицо, Сара схватила Марту за руку, и только святой Авраам ласково смотрел на меня с небес.

Я глубоко вдохнула и продолжила:

— Мне понадобится рекомендательное письмо, Мистрис. — Лула уверяла, что без него нечего рассчитывать на приличную работу.

Мистрис вскочила так резко, что опрокинула стул.

— Ты уходишь без предупреждения и еще хочешь получить письмо? Что же я должна там написать? Что наша мастерская не достаточно чистое место для итальянской портняжки?

Девушки ошарашенно молчали.

— Мистрис, я хорошо делала свое дело, вы сами это говорили.

Лула замерла в дверях кухни с кувшином в руках. Часы над очагом пробили два раза. На улице прогрохотала повозка и пьяница опрокинул мусорный бак. Я не проронила ни слова.

Наконец Мистрис шумно фыркнула и тряхнула седыми буклями.

— Ты уедешь с утра, до завтрака, — заявила она, придвинувшись так близко, что в нос мне ударил приторный аромат ее духов, — чтобы не мешать тем, кто работает. Письмо будет на столе, там я укажу, что ты работала удовлетворительно. Я не стану упоминать, что ты неблагодарная девчонка, готовая бросить человека, который тебя поддержал, когда тебе некуда было идти.

Год назад я бы попросила у нее прощения. Теперь же просто сказала:

— Спасибо, Мистрис.

Она высокомерно прошествовала мимо, шаги ее гулко прозвучали в пустом холле, а затем громко хлопнула тяжелая дверь в хозяйские комнаты.